В ванной Карина сразу залезла под душ и в течение десяти минут стояла под ледяными струями, закрыв глаза и надеясь, что это вытравит из нее трагические настроения и жалость к собственной персоне. Она приложила к этому все усилия — и вышла другим человеком. Или, во всяком случае, надеялась, что это так. Долго разглядывала свое лицо и фигуру перед зеркалом и осталась довольна. Надела открытую блузку, узкую розовую юбку, доходящую ей до колен, и розовые же туфельки. Прибралась в комнате: краски и пастель отдельно, готовые рисунки и эскизы отдельно, книги на изящный старинный комод, платья, блузки и свитера — на вешалку и в шкаф.
Не успела Карина спуститься к столу — завтрак традиционно подавался в восемь тридцать, — как встретившая ее в холле Джоан хмуро посмотрела на нее и огорошила вопросом:
— Что произошло у вас с Аланом?
Карина, предварительно принявшая самый безоблачный и приветливый вид, остолбенела от удивления и не нашлась, что ответить. Джоан мрачнела с каждой секундой.
— Давай решим все проблемы сейчас, пока не поздно. Алан скоро спустится, сказал, что будет минут через пять. Поэтому расскажи мне, что произошло прошлой ночью.
— Ну… мы… как бы это сказать… немного повздорили из-за… разных взглядов на живопись, — залепетала Карина, наблюдая за реакцией Джоан. Выражение лица той не предвещало ничего хорошего. Алан не такой дурак, чтобы говорить с матерью на тему наших с ним отношений, беспомощно рассуждала Карина. А вдруг она все слышала?
— Так-так-так… — деловито протянула Джоан, — и что же дальше?
— Я говорила, что двадцатый век мне намного интересней классического периода. Взять хотя бы Хоана Миро — ведь его полотна…
— Он рассказал мне совсем другое. — сердито произнесла Джоан. — Впрочем, сейчас узнаем все от него самого. Ох, как мне это все не нравится!
На лестнице с другой стороны показался лучезарно улыбающийся Алан Редфорд. Он махнул им рукой и начал спускаться, застегивая на ходу манжеты своей любимой белоснежной рубашки. Джоан критически посмотрела на него и строго покачала головой.
— Итак, сынок, — начала она вместо приветствия, — как это не неприятно, но мы должны разобраться в том, что произошло.
Она подошла к делу обстоятельно и своей ласковой, но покровительственно-строгой интонацией вызвала в памяти Карины далекий образ воспитательницы в детском саду. Молодая женщина похолодела в ожидании грандиозного скандала.
— Ты имеешь в виду наш маленький спор о судьбах английской литературы? — весело осведомился Алан, беря женщин под руки и ведя в столовую. — Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, мама. Мы не ссорились, хотя и занимаем по этому вопросу диаметрально противоположные…
— А почему версия Карины так не похожа на твою версию вашего вчерашнего конфликта?
Теперь похолодел Алан. Он в ужасе смотрел на мать и на любимую женщину попеременно.
— Нет, мы успели поспорить о многом… ночь была длинной, — поспешила вставить Карина, и у него отлегло от сердца.
Однако Джоан продолжала недоверчиво и очень сердито разглядывать их.
— Мама, поверь, никакой ссоры не было. Ты же меня знаешь: какие ссоры под нашим кровом, к тому же перед свадьбой? Это абсолютно невозможно! Была ссора, Карина?
— Да ну что ты, чисто дружеский спор, — вторила ему та.
— А то, что мы так горячо обсуждаем некоторые темы, означает лишь, что наши отношения вышли за рамки простой формальности и мы стали друзьями, — витийствовал Алан.
— Еще Питер Брейгель-младший, прозванный Бархатным, говорил: споры об искусстве нужны человеку как воздух, — невозмутимо сотворила несуществующую цитату Карина.
Джоан, устав вертеть головой справа налево в попытке уследить за обрушившейся на нее словесной лавиной, медленно расплылась в добродушной улыбке. Молодые люди победоносно переглянулись.
— А то, представляешь, — обратилась Джоан к Карине, и, по мере того как она, говорила, улыбка сползала с лица Алана, — приходит вчера ночью, поздно ночью, когда вы уже, видимо, наспорились вволю…
— Это никому не интересно, мама, зачем рассказывать всякую чепуху.
— Так-так, — оживленно выразила свою готовность слушать Карина, не обращая внимания на его протест.
— Приходит он, значит, в свою комнату, а я там у него сижу. Ты не думай, я не имею привычки лазить по чужим комнатам, но из его окна открывается замечательный вид, а ночь лунная и такая красивая. Впрочем, вы сами видели. Так вот, сижу я у окна, и вдруг заходит он, угрюмый, меня не замечает. Я на него смотрю в удивлении — никогда его таким не видела. А Алан садится на кровать, хватается руками за голову и шепчет что-то ужасное, типа: «Черт, что это со мной творится, что же делать?!» — и тому подобное. Я спрашиваю: «Что с тобой, сынок?» А он так испугался, просто слов нет, и сразу проговорился о вашем споре про литературу. Я, конечно, рассердилась. Тоже мне, спорщики, чтоб больше такого не было, ясно?
Тут она весело, от всей души рассмеялась.
— А теперь давайте миритесь, чтоб уж навсегда, знаете, как это делается? Вот так, мизинцами. Дружба?
— Просто кружок начинающего актера, а не завтрак, — хмуро заметил Алан, когда они вышли наконец на улицу, взявшись за руки и имитируя самые что ни на есть теплые отношения.
— Не говори, — трепеща от звука его голоса, согласилась Карина.
Но так как говорить действительно было не о чем, а она по-прежнему чувствовала острую потребность объяснить вчерашнее нелепое происшествие, то решила с этого и начать.
— Алан… — многообещающе произнесла она.
— Не стоит, — предупредил он, чувствуя, что запахло жареным.
— Алан, вчера произошло недоразумение…
— Хватит, Карина, мы больше не на сцене, так что давай обойдемся без клоунады.
— Ты не понимаешь, что…
Но он никак не хотел дать ей договорить.
— Я понимаю одно. Как есть разница между искренним чувством и фальшью, так есть разница между настоящим сексом и его имитацией…
Карина не ожидала подобной прямолинейности, не рассчитывала, что он назовет вещи своими именами, причем так громко.
— …и, поверь, я достаточно опытен, чтобы понять, когда женщина действительно наслаждается моментом близости, а когда специально надрывно вскрикивает, чтобы все было «как в фильмах».
— Дурак!
Последовала долгая пауза.
— Ты не догадался о том, что происходило в соседней комнате? — заговорщически, издалека начала Карина.
— Ты имеешь в виду, что мой брат спал с твоей подругой? Так это происходит регулярно, и надо быть слепым, чтобы этого не заметить. Но ты не права, если считаешь меня цербером, готовым броситься на кого-то за ослушание. Это не монастырь, и они взрослые люди. Все, что в моих силах, — это дать им понять, что я не одобряю подобного поведения. Думаю, они в курсе, и поэтому я не лезу в их жизнь.
Алан понял, что по мере того, как говорит, он убыстряет темп речи, а заодно и шаг. Карина уже едва поспевала за ним, когда он резко остановился и в упор посмотрел на нее.
— Какое это, впрочем, имеет отношение к вчерашнему?
— Самое прямое. Ты никогда не давал мне повода убедиться в этом твоем благородстве, существующем, боюсь, лишь на словах. Поэтому, пытаясь уберечь подругу и всю семью от бессмысленного скандала, я надеялась громкими восклицаниями заглушить происходящее за стеной… как это ни комично вышло.
— Хочешь сказать, что вчера, в это самое время… — Алан медленно поднес кисть левой руки ко лбу, осознавая всю глупость, весь абсурд ситуации. — Но, должен заметить, что ты зря старалась: мне было не до посторонних звуков. В тот момент я не видел и не слышал никого, кроме тебя. Так что, если бы вдруг случилось землетрясение…