— Гляди, братан, как я их рубить буду, — Клась широко замахнулся топором и, охнув от моего удара, с разинутым, как у рыбы ртом, начал опускаться на землю. Мигом потяжелевший топор вывалился из ослабевших рук. Я схватила негодяя за чупрун и слегка поватузила по траве. Затем подняла брошенный на землю хлыст и от души врезала негодяю по заднице. Вой поднялся неописуемый, но если любитель дармовщинки надеялся меня этим разжалобить, то он ошибался.
— Спаси-ите, люди добрые, — Клась попытался выскользнуть и убежать, но тяжелая нога Тёрма припечатала начинающего душегуба к земле и удерживала до тех пор, пока он не перестал трепыхаться и лишь только беспомощно поскуливал и подвывал при каждом моём ударе.
— Ну что, как тебе судьба? — уточнила я, носком туфли приподняв его подбородок.
— Пощадите! — на него было жалко смотреть, слезы намыли на грязных щеках целые дорожки, губы дрожали, а зубы постукивали так, что в пору было пуститься в пляс.
— Убейте меня! — невероятным образом извернувшись при этом, исцарапав горло о приставленный к нему меч, старший брат бросился мне в ноги, — прошу пощадите. Это я. Я во всём виноват. Не доглядел, не воспитал, баловал.
— Баловал, — охотно подтвердил младший, — он и виноват, его и убейте.
— Убьем, — спокойно согласился Тёрм, и даже мне от его спокойствия стало не по себе, — обоих убьём.
— Жалко, — Ластик так же спокойно стирал капельку крови с острия меча.
— Жалко — не жалко, а уж такая у них судьба, — уж эти-то два прохиндея понимали друг друга с полуслова.
— Да, судьбу не изменишь, — я тоже решила включиться в эту игру, — придётся убить.
— Да, мамочка, нам свидетели ни к чему, да и их лошади нам не помешают, — по-доброму улыбаясь, Ластик протянул мне меч.
— Ни к чему, — принимая оружие, со страдальческим вздохом согласилась я. Луч солнца, совершенно случайно сверкнувший на лезвии клинка, так же совершено случайно опустился на лицо распростёршегося на земле Клася.
— По-ща-ди-те, — снова пропищал он и, в бесплодной попытке вырваться, загребая ногтями землю, засучил ногами.
— Ты чего, касатик, пыжишься? — я была сама любезность, — сам же говорил — судьба, от судьбы не уйдёшь. Чего ж стараться-то?
— Дурак я, дурак, жил дураком, дураком и умру! Прости, брат, прости, всё о себе думал, — судя по всему Клась понял, что от судьбы ему сегодня и впрямь не отвертеться, — отпустите хоть его, люди добрые, всю жизнь он свою горемычную на меня ишачил, долги отдавал, да и жизни-то той за мной не видел. Меня убейте, а его отпустите… пусть хоть немного как человек поживёт.
— Убьём? Отпустим?! — Терм перевёл тяжелый взгляд с одного брата на другого и обратно. Затем с грозным видом принял протянутый Ластиком меч.
— Пущай энтот идёт, — вальяжно опершись на телегу разрешил наш Ластик, — а энтого руби.
Всё-таки, что не говори, добрый у нас «сынишка».
— Никуда я не пойду, — старший брат, приподнявшись с колен, пристально посмотрел Тёрму в глаза, — если ему не жить, то и мне рубите буйну голову. Всё одно. Как я без брата домой приду? Как покажусь отцу, матери, что ждут нас дома дожидаются, слезами горькими обливаются?
— Так у вас ещё и родители имеются?
— Слава господу нашему, — Лехайн трижды отбил поклоны, — живут — здравствуют.
— Н-да, ситуация, — Тёрм, словно бы раздумывая, почесал затылок, — прикопать бы вас за бугорком, да и вся недолга…
— А вот родителей жалко, — прогнусавил прямо-таки подпрыгивающий от удовольствия гном.
— Жалко, — на этот раз мы согласились всем квартетом.
— Так что же с вами сделать? Отпустить? Так опять разбоем займётесь… — Тёрм в глубокой задумчивости умолк, давая возможность братьям самим найти выход из положения.
— Нет, что ты, господин, что ты, никогда и ни за что. Чёрт попутал, вот с долгами только и хотел рассчитаться, — старший брат в сердцах лягнул младшего ногой, — из-за тебя всё это. Судьба, судьба, вот и накаркал.
— Прости, брат, — понуро повинился Клась, — я только сейчас понял, что не судьба создаёт людей, а люди сами создают свою судьбу.
— Жалко, что ты это понял слишком поздно, брат.
— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — меч в руке Терма взлетел вверх и со свистом начал опускаться вниз на подставленную под удар голову Лехайна. Я не поверила своим глазам — неужели… "Тёрм, что ты делаешь?!" — крик застыл в груди, опережённый гортанным криком:
— Брат! — лежавший до того на земле Клась кинулся вперед, подставляя под удар собственные руки, но всё же безнадежно опаздывая. И… сверкающий на солнце меч застыл в паре сантиметров от шеи старшего брата.
— Что с вами будешь делать? — Тёрм словно бы в раздумье почесал бороду.
— Отпустил бы ты их, бать? — Мардофина «ласково» потянула «отца» за локоть "мол, сколько можно с ними возиться? Пора и нам ноги делать".
— Отпущу, так они опять за разбой примутся или ещё каких грабителей на наш след науськают. Про нас или про имущество наше богатое кому-никому расскажут, — я кажется поняла какую линию гнёт Тёрм, — вот если Слово заветное скажут, да землей матушкой поклянутся, тогда другое дело.
— Слово заветное… — в один голос повторили оба и замерли, соображая, стоит ли такая штука, как жизнь, сказанного Слова. Они хорошо знали, что это такое. Заветное Слово дается один раз в жизни, а нарушившему и земля родить перестанет, и потомки прокляты будут. Не каждому дано смелости набраться Слово дать, иные и смерть Слову предпочитают.
— Дадим Слово, — не смея поднять головы, но твердо заверил Лехайн.
— Дадим, — подтвердил Клась. Мы переглянулись, не слишком ли легко они согласились? Хотя почему им его и не дать?
— Клянитесь, — поднявшийся до того Клась снова преклонил колени, — что никогда ни при каких обстоятельствах не поведаете о нашей встрече, никогда не станете промышлять разбоем, никогда не поддадитесь соблазнам города.
— Клянёмся, ированасаим, — родовое слово, как удар молота по железу — земля не вздрогнула, но в ушах зазвенело, — ированасаим, — ещё раз повторили братья, и ветер зашелестел в листве деревьев, что возвышались над нами, — ированасаим, — в небе появилась и растаяла небольшая чёрная тучка. Клятва была услышана и принята, и на земле, и в воздухе, и на небесах теперь не будет прощения нарушившему ее…
— Вы свободны, — Тёрм показал рукой в сторону их уползающей по дороге повозки.
— Стойте, — остановила уже убегающих братьев Мардофина, — возьмите, — она протянула так заинтересовавший их котелок.
— Но мы не можем его принять, — старший брат прижал руки к груди и низко покланился. — Вы и так слишком добры к нам.
— Это не подарок, мы даём его вам в долг на три года, через три года мы вернёмся, всё сполна стребуем. И вот ещё что. Стоит он не пять тысяч, а все десять. Можете продать его за семь, мы с вас потребуем четыре.
— Но как же, — старший брат хотел что-то спросить, но запнулся, затем всё же набрался смелости и поднял взгляд, — но как нам объяснить, откуда у нас такое сокровище?
— Не переживай, про котёлок скажите — нашли на болоте. Хозяин объявляться не станет, и вы объявите его своим.
— Спасибо, госпожа, спасибо, — Лехайн снова принялся кланяться.
— Ступайте, — вновь грозно нахмурив брови, приказал Тёрм и добавил, — пока мы не передумали.
После этих слов братья дунули так, что аж пятки засверкали, и вскоре они уже нахлестывали свою лошадь, удаляясь от нас всё дальше и дальше.
— Что и впрямь больше на деньги играться не станет? — спросила я у Тёрма, имея ввиду младшего Клася.
Тот задумчиво посмотрел в даль.
— Не знаю… — вот и весь ответ. Больше он ничего не сказал, а всё так же продолжил смотреть в глубину леса, пока пылившая по дороге телега братьев окончательно не исчезла из виду, скрывшись за стволами деревьев.
Нам тоже пора была продолжить путь. Словно провожая нас, но не приближаясь настолько близко, чтобы можно было рассмотреть её как следует, по вершинам деревьев с ветки на ветку перелетала большая чёрная птица. Но дорога вильнула вправо и надоедливая пернатая скрылась из виду…