– Какому?
– Что – какому?! Олимпийскому этому… какому ж еще. Поля Мук, это ж подумать только! Чуть Менетия не освободил! Кинулся, голосит: друг мой, да я ж тебя в обиду не дам… грифов перебил! Кузнец…
– Какой?
Эвклей перестал двигать челюстями. Поправил тряпку на лысине. Посмотрел, как я расхаживаю по чертогу.
– Он тебя, случайно, не по голове треснул?
– Кто?
– Олимпиец.
– Здесь подземный мир. Сюда не наведываются олимпийцы. Если наведываются – неохотно. Забыл?
– А-а, – протянул Эвклей, щурясь. – Вот, значит… ага. И откуда ж у тебя метка на физиономии? Упал, ударился? О двузубец свой?
– В подземном мире чего не бывает. Обитель чудовищ. Непокорная. Непредсказуемая…
Непокорный и непредсказуемый мир сердито ворчал – пес, которому подбили лапу.
– Ага, ага… – Эвклей жует уже лихорадочно. Жует – как мыслит. – А что же это по миру пронеслось? Четыре ветра напились, побуянить внизу решили?
– Мало ли кто здесь может буянить. Стигийские взбесились. Кто-то из великанов не поладил с Лиссой …
Эвклей причмокнул. Побарабанил жирными пальцами по столу.
– Одних стигийских маловато: очень уж все порушено. Великаны это были. Или дракон. Там все в огне – так что можно дракона…
– К Ате сходишь сам?
Эвклей скривился. Совершил невиданное: положил обратно румяное яблоко, которое успел сгрести со стола.
– Не ладим мы с ней. Лучше – если ты.
А почему бы и нет – все равно ведь миром пора заняться.
Уходя восстанавливать разрушения, Эвклей задумчиво обронил:
– Хорошо еще – судов нету… не расхлебались бы.
Я был с ним согласен.
И без того с трудом расхлебались.
Завертелось Иксионовым колесом: вызвать с Олимпа Ату через Гипноса, поведать ей, что в вотчине новое чудовище объявилось: дракон из недобитых Ехидниных деток. Где скрывался до того – непонятно… вот, вылез, наделал дел, пока я его в Тартар не запихал.
Ата кивает одобрительно, трет пухлые ладошки, меняет цвет глаз. Потом, ласково:
– Не волнуйся, я придумаю, где он скрывался, этот дракон…
Вот и хорошо. Теперь собрать свиту. Тех, кто присутствовал сам, тех, кто видел. Угрожая всеми мыслимыми и немыслимыми карами… никакого Гефеста не было. Был дракон. Среди подземных дураков немного, все быстро мотают головами: да какой тут Гефест… да сплошные драконы вокруг!
И взгляды – тревога с восхищением напополам. И немым вопросом. Ладно, нет времени разбираться…
Поля Мук подрагивают под ногами, перепуганные яростью Гефеста. Палачей и Кер, которые сунулись мешать кузнецу, укладывают ровными пластами. Грузят на колесницы, отправляют к Гекате – пусть творит чудеса со своими снадобьями.
Данаиды уже получили по новому кувшину, пифос восстановлен – можно опять лить воду в треснутый. Тантал сидит на дне пересохшей речки и кроет Гефеста отборной бранью. Груши Танталу так и не досталось, зато ветка ткнула в глаз. Правда, он эту же ветку и сглодал. Ладно, восстановить силой воли, что можно.
Эвклей и его великаны прикатили назад колесо с Иксионом. Титан уже не орет – тихо стонет. Накатался.
Менетий возлежит весь в тушках убитых грифов, оковы наполовину сломаны. Титан ржет так, что пуганые данаиды бегут к колодцу вдвое быстрее. «Представляете, этот остолоп принял меня за Прометея!!! Ага-га-га-га…» Смеха в Менетии убавляется, когда к нему возвращаются грифы.
Дальше. Посмотреть мосты. Хотя там не на что смотреть – жалкие огрызки над Коцитом и Ахероном. Хоть ты на каждый бывший мост нового Харона сажай.
Интересно – сколько Гефест носился по миру и крушил? Судя по разрушениям – долго. Что ж меня не позвали? Найти не могли?
Или меня боятся больше, чем Гефеста?
Пещерным чудищам, лишившимся домов – пообещать новые. Рой даймонов тоже свое место потерял – пристроить неподалеку от дворца Кер… Раненых не меньше сотни – к Гекате и ее чаровницам. Пусть ставят на огонь котлы побольше.
Ворота, суета, разгоряченный и красный Эвклей, и спасибо, что судов нет, с ними бы не расхлебались…
Минта и без того меня сегодня не дождется. Ни раньше, ни вообще. Отосплюсь во дворце. Тем более – виски опять как клещами стиснули – надежными, кузнечными…
Все-таки, это был не самый худший день, – подумалось, пока я поднимался к спальне. Суматошный. Безумный, как Гефест в подпитии. Но ничего – интересный. К совершенному его сумасшествию не хватает только…
Задумавшись, я толкнул дверь в талам. Позабыв, что почти четыре месяца ее не открывал.
– Царь мой! Наконец-то…
Медное пламя в глаза – полосой. Волосы небрежно переплетены алыми лентами – огонь в огне. Хитон – домашний, тоненький, с обещанием приоткрывает белое плечико.
Шаг навстречу.
Я смотрел на жену, казалось, более красивую и более соблазнительную, чем обычно, с непониманием. Пламя Флегетона – ну, вот кто может сказать, что творится у женщин в головах?!
Разве что Зевс, но оно и понятно, он с мужчинами меньше общается, чем…
– Ты устал, царь мой, – легкая умиротворяющая улыбка, ладони скользят по ткани хитона под гиматием. – Я слышала, в мире объявилось какое-то детище Ехидны. Было много хлопот? Давай я помогу тебе.
Ресницы опущены, скрывая глаза. Игривый румянец на щеках.
Легкий хитон норовит уползти с плеч.
Выглядит многообещающе.
Вот только глаз не могу разглядеть… а, ладно, и не пытаюсь, потому что главное – не это. Главное – она с небывалой пылкостью отвечает на мои поцелуи.
Кровь нетерпеливо постукивает в висках – проснулся семейный темперамент…
– Сейчас… подожди… царь мой… вот, выпей отвар, он снимет усталость…
В тонких ладонях – ясеневая чаша с прозрачно-зеленым настоем. От жидкости странный аромат – и свежий, и сладкий, немного вяжет… Незнакомый мне, нет, как раз потаенно-знакомый, и кровь прилипает к щекам, когда я доношу чашу до губ.
«На тебя только раз взглянуть – и уже не до аполлонов. Ты будто из древних песен – черное пламя, которому сам отдаешься, чтобы – до костей…».
И непонятный, смешанный аромат от черных, с зеленым отливом волос…
Медленно я поднял глаза и встретился взглядом с Персефоной.
С двумя зелеными остриями, которые она прятала под ресницами. Лицо – застывшая маска белее крыльев Ники. И губы чуть шевелятся, храня на себе следы соблазнительной улыбки:
– Ты не пьешь, царь мой? Почему же?
Я отшвырнул чашу с такой силой, что она разлетелась в щепки. Душистый отвар окропил стену, аромат свежести и сладости повис в воздухе, наполнил грудь, и в какую-то секунду я увидел…услышал…
«А-а-а… Владычица… не на-а-а-адо…»
«Лежать, тварь! Это у тебя получается лучше всего. Сколько раз ты была с ним?!»
«А-а-а, я всё сделаю, только дай жить… дай мне жить…»
«Чтобы ты могла тащить на ложе чужих мужей?»
«И-и-и-и, нет, это все он… он! ты же знаешь, ты знаешь его, а я уйду, я скроюсь, меня Гелиос не увидит и Борей не отыщет, я скроюсь, только не надо… только дай мне жить…»
«Да. Я дам тебе жить. Вечно».
Я могу поклясться: сейчас у нее такой же взгляд и такая же улыбка, как когда она произносила это свое «Вечно».
– Она не сразу поняла, – шепот чуть слышный, такой же сладкий, как и аромат от отвара. – Она и превращаться стала не сразу. Сначала волосы. Потом ноги. Вот руки почему-то превращались медленно. Она еще кричала, когда из пальцев прорастали темно-зеленые листья. Растение назовут ее именем – Минта. Не знаю уж, какие в ней свойства, но может, лекари будут собирать как траву для мужчин…
Моя левая рука невольно дернулась – размахнуться, но за секунду до того острый кулачок с размаху впечатался в грудь.
Теперь ее глаза не были двумя остриями – горели как Флегетон. Только его воды не бывают зелеными.
– Тебе было мало? Мало меня?! Захотелось разнообразия, как Зевсу? Можешь пойти и полюбоваться на свою нимфочку – если, конечно, среди трав отыщешь. И со всеми остальными – слышишь, с каждой! – будет то же самое. С каждой, слышишь?! Можешь карать меня, но – с каждой! И если ты хотя бы попробуешь… посмеешь…