По-божественному не получалось.
Я закрывался в няньке-темноте, и погружался в себя, и уходил в мир – опасное путешествие – а голоса, полные муки и мольбы, вились вокруг назойливым комарьем, пихались и мучили близостью разгадки: вот, поймать! Это же что-то такое простое, что прямо рассмеяться можно, если б я только умел.
Ананка, и где тебя носит, когда так нужна…
Наверное, я простоял там слишком долго: колесница Нюкты опять покинула ее дворец. Потом вернулась. Потом я ощутил робкое прикосновение к локтю.
– Мать прислала за мной, – шепнул голос жены (я ждал из-за плеч другого голоса и только поморщился). – Там начинается праздник в честь великой победы, и нас уже ждут. Ты гневаешься?
– Нет.
Совсем забыл, что Кора здесь. Забыл, что идет время. Кажется, я нахлебался забвения Минты слишком сильно.
– А не пришел потому, что были дела?
– Да.
Под зелеными глазами у нее легла легкая синева – на слишком белой коже. И не было улыбки, будто она не поднималась из подземного мира, а спускалась в него.
Четвертая Эриния по имени Персефона умерла и страстную Владычицу забрала с собой. Осталась усталая девочка, снизу вверх глядящая на сурового мужа.
– Ты правда не хочешь пойти? Зевс… отец настаивал. Говорил, что победителей в Титаномахии было трое, и он желает, чтобы собрались все…
– Победителей на самом деле было больше. Кто-то висит на скале, и ему клюют печень. А кто-то скитается по асфоделевым полям. Все равно все не соберутся.
Но Зевс ведь имеет в виду тех, кто дрался с Кроном… И даже если бы у меня на пороге не стояла еще одна битва – мне не было бы смысла идти. Я не дрался, потому что хтоний – не оружие битвы.
Я воровал, потому что победу иногда приходится красть.
«Хоть это понял», – неодобрительно пробурчала Ананка и опять умолкла, как сгинула.
– Значит, ты не придешь?
– Передай матери, что она может праздновать, не опасаясь.
Она еще немного помедлила, будто сомневалась: сказать – не сказать?
– Я не буду отвлекать тебя, – выговорила медленно. - Я ухожу.
– Знаю.
– И ничего не скажешь напоследок?
Мое «до скорого свидания» она приняла как должное, и вскоре я перестал ощущать ее присутствие за спиной.
Обруч на висках стянулся туже. Вручную его не разомкнешь, мыслей нет, а бить по-божественному тоже не выйдет…
Ну, так можно поступить просто. По-владычески.
Гипнос собрал сыновей быстро: приказ был отдан в нужном тоне. Онир, Морфей, Фантаз и остальные, менее важные божки сновидений неловко перепархивали с места на место чуть позади озадаченного отца.
У Гекаты была еще более озадаченная мина – впрочем, ее растерянность мешалась с надменностью.
Голоса в голове сливались в жуткую какофонию мольбы. Не приветствуя собравшихся, я поднял палец к виску.
– Кто из вас к этому причастен?
Чтобы выглядеть разгневанным, усилий прилагать не пришлось.
Мне.
Им не пришлось прилагать усилий, чтобы выглядеть испуганными.
– Владыка обвиняет нас в злоумышлении против него? – с елейной улыбочкой осведомилась Геката.
– Трехтелая, – негромко сказал я. – Однажды я проявил милость. Но если это была ты…
– Разве я осмелилась бы, – подобострастье пополам с затаенной ненавистью во всех глазах. – Может быть, Владыке нездоровится? Может быть, мои чары…
Тифону под хвост твои чары, Хозяйка Перекрестков. Я смерил взглядом исподлобья остальных: дети Гипноса все как один пытались укрыться за крыльями отца.
– Владыка, это не я, – отмазался папаша. – То есть, и не мои тоже. Они у меня, конечно, не все нормальные, но настолько дураков не рожаю – проверял.
Я склонил голову набок, выбирая между Ониром и Морфеем. Несколько часов в водах Коцита заставляют посмотреть на дурные шутки с другой стороны…
Вот опять. Все чаще и громче: «Смилуйся!» – «За что караешь?!» – «Взываем к тебе, Запирающий Двери!»
Боги Хаоса, откуда голоса в моей голове взяли это дурацкое прозвище?!
– Владыка, – вкрадчиво вмешалась вдруг Геката, когда моя рука невольно дернулась, потереть висок. – Ты не сказал нам, что за видения тебя посещают. Может статься, это голоса? Крики, исполненные мольб и просьб? Будто кто-то взывает?
Она улыбалась сладчайшей и самой убийственной из своих улыбок. И явно наслаждалась происходящим.
– Щедрый Дарами Владыка Аид, Запирающий Двери, – заговорила нараспев, будто аэд у гостеприимного костра. – Слух преклони к недостойной и глупой богине. Может ли статься, что ты, искушенный и мудрый, мольбы людей посчитал чьим-то замыслом злобным…
– Довольно изображать Мома-насмешника, - оборвал я. – Ты знаешь, что мне не приносят жертв на земле. Смертные не молятся мне.
Смертные молятся тем, кто может дать им что-то нужное. Оградить от бед. Подарить богатство. Удачу в войне или на охоте. Любовь. Мудрость. Долголетие.
Меня они ненавидят – то есть, ненавидели бы, если бы так не боялись, и мои жертвы – только погребальные. Что могу дать я – кроме загробной участи?
«Аид Великий! Смилуйся с женою своею! Пошли нам…»
«…отвернулся от нас?»
«…на твой алтарь…»
Подавив желание стереть усмешку с лица Гекаты, я закрыл глаза и рванулся к Скорбной Пристани.
Еще ничего не успев осознать – только предчувствуя.
На пристани во всех смыслах не было ни души.
Поплевывал на гранит Харон, разгоняя веслом вокруг себя застоявшийся воздух. Вид у него был такой, словно ему давно уже не приходилось грести.
– Это по всей Элладе, – тихо проговорил за спиной чей-то голос. – А мы думали, ты знаешь.
Голос был не Ананки – мужской.
Гермес, вестник богов, Душеводитель, которому больше некого водить, смущенно развел руками.
Харон умудрился поскрести седалище об весло и еще раз сплюнул на камень пристани.
Я стоял, глядя из своего мира туда, где шатался в последние месяцы, ничего не видя и не замечая, – наверх.
Где полыхали костры вокруг моих алтарей. Где забивали гекатомбами жертв – произнося при этом мое имя.
Где молились мне – чтобы я послал им смерть.
[1] Эрос – Любовь
[2] Минта (греч.) - мята
Сказание 12. О преимуществах смерти и бывших друзьях
Внемли, держащий правленья бразды над смертными всеми, Коими издали правишь, давая священное время Каждому, ибо твой сон сокрушает и душу, и тело, Узы, природой сплетенные прочно, лишь ты разрешаешь, Сон насылая великий, вседолгий, что вечность продлится, Общий для всех, но к иным он приходит порой не как должно, Слишком поспешно, и юную жизнь прерывает в расцвете. Все обретает в тебе предел, предназначенный свыше, Только тебя одного не упросишь и ничем не умолишь, Я же к тебе обращаю, блаженный, молитву и жертву: Дни моей жизни продлив, надели меня даром почетным – Старость почтенную дай, наилучшую в людях награду!
Орфический гимн
– Однажды я попробовал пойти против своего предназначения, – сказал он как-то вслух и совсем не к месту.
– Против судьбы? – переспросил я. Убийца покачал головой.
– У чудовищ нет судьбы. Едва ли о нас сказана хоть строчка в свитке Ананки. У нас – предназначение. Убивать. Усыплять. Карать. Лгать. Нести возмездие. Истреблять – это чаще всего. Предназначение составляет нашу сущность. Это труднее, но это и легче.
– Почему?
– Из-за отсутствия выбора. Судьбу можно выбрать или изменить. Или попытаться взглянуть ей в лицо. Чудовище ничего не может сделать со своим предназначением, я сам убедился в этом.
Мы сидели в одной из комнат его дворца – гранитного, холодного и пустого. Юнцы – Титаномахия тогда не вошла даже в свою вторую треть. Прихлебывали вино.