– …сизифов камень тебе в почки и Зевсов перун – в зад!!!
– Куды прешь, кому сказано?!
– Померли, а все людьми не стали! Да я тут, может, второй месяц уже торчу!
– Ври, как же! Какие тебе тут месяцы, тут ни дней, ни ночи!
– Лупетки раскрой! Нюкта на небо выезжает? Выезжает! У кого мозги есть, тот считает, а у кого они бараньи…
– Нет у вас мозгов. Ни у тебя, ни у тебя. На земле остались, сгнили. А вы тут… как головы Цербера за лепешку…
– У-у, раз-го-вор-чи-вый!!!
Люди всегда остаются людьми. Они вцепляются в глотки друг другу на базарах, на соревнованиях, на свадьбах. Они найдут, что не поделить, на самом богатом пиру.
Наивно было бы думать, что отсутствие тел может что-нибудь изменить. Смертных меняют лишь Лета и сладковато-горький аромат подземных тюльпанов, погружающий в вечное утешение. А до того…
– Что ты смотришь, что ты смотришь?! Куда лезешь?! Хорошенькое дело! Сначала я год помереть не могла, уж так мучилась, уж так страдала, и где только этот Железнокрылый шлялся?! А теперь вот еще лезут тут всякие!
– Да тебя на колеснице не объедешь! Померла, а корма – шире врат подземных! И как ты вообще в них пролезла-то? Цербер, небось, пропихивал?
– Да ты сама… да как твои ляжки ладью Харона не потопили?! Проклятие твоему паршивому рту! Да на Поля Мук тебя! Да чтобы огнем – до костей!
– Вот уж куда б не послали – только б не с этими двоими…
– Да на Полях Мук и муки такой, небось, нет – чтобы это слушать!
– Во бабы! И смерть нипочем. Небось, во рту у них столько яда, что и оболы порастворялись…
– Вместо Цербера их! Врата сторожить!
– Так тогда сюда совсем не войти будет, от них-то лепешкой не откупишься…
– В Стигийские болота!
– Э, не. Они там всех чудищ пораспугают.
– Гляди, сейчас сцепятся, бесплотные!
– Эти-то? Этим бесплотность не помеха…
Тени шутят невесело, у теней смех наигранный. Отчаянный до боли: никто не знает, куда отправят провожатые даймоны из зала, который скрывается за дверями. Элизиум – недосягаемая мечта, Поля Мук – мороз по несуществующей коже. Зато асфодели – вот они, кивают приветливо, и хочется пойти, с головой окунуться в аромат…
Нельзя: без глотка Леты, без решения Владыки аид не даст покоя. Попытаешься прорваться – все равно вернет ко дворцу у Белой Скалы, только в конец очереди – и опять наслушаешься…
– …это мне в бок копьем. А помереть не могу. Как сон какой получился. Себя не понимаю. Хожу. Рана не излечивается, гниет, запах – не продышаться, только я-то не чувствую. Ни запахов, ни вкусов, ни тепло, ни холодно, есть вот не хочу. Только эта, как ее, из-под земли… тянет, зовет…
– Это зовет Лета. Я тоже слышал ее зов после того, как наш корабль захлестнуло волной. Тоже мучился. В последние дни мы с товарищами собирались плыть к мысу Тэнар, чтобы сойти сюда живыми. Если надо – умолять Владыку, чтобы помиловал. Пусть даже мы остались бы непогребенными, пусть скитались бы, но это…
– Тавр, мой маленький? Где ты? Тавр, мальчик мой, отзовись!
– Это ты! Ты… тогда… мечом! Ах ты…
– …два мешка пшеницы! Здоровые мешки! Я знаю, за это меня и отравил, чтоб его…
– Девушку. Волосы длинные, кудрявятся. Черные. Глаза с косинкой, зеленые. Вы не видели?
– Мама… мамочка!
– Держите его! Глотку перерву… в Стиксе утоплю… четырнадцать лет дочке было, только четырнадцать…
– Родной мой! Где ты? Слышишь ли?!
Больше, чем найти кого-то потерянного или свести старые счеты, теням хочется только определенности. Зыбкость, нерешенность судьбы – пытка страшнее Тартара, недаром же на поверхности самой страшной карой считается – оставить тело непогребенным, чтобы душа никогда не попала на суд подземного Владыки.
Знаете, что тени стенают возле дворца Судейств? «Ну, когда уже наконец…» – это чаще всего.
Если бы за право предстать перед троном Владыки Аида можно было убивать – белая дорога была бы алой и покрытой трупами. И без того время от времени бесплотный кулак по привычке влетает в призрачные зубы.
– Пусти!
– Я! Я первый!
– Я занимал! Тут мой друг стоял, он расскажет!
– Не оттесняйте! Все там будем…
– … во Флегетон!!
Когда отзвуки голосов становятся особенно яростными, ругательства – забористыми, а пожелания Полей Мук – частыми, дверь обычно распахивается. И замирают тени: как есть – с перекошенным ртом, скорченными пальцами, вылупленными глазами. Воины – впереди, после пастухи, хлебопашцы и охотники, дальше – те, кто прожил свой век сполна и научился терпеть. Женщины и дети – на самых окраинах толпы. Все вытягивают шею, ожидая ужасного явления.
Является обычно Эвклей. Разбухший, сияющий лысиной и неизменно что-нибудь жрущий (никто так и не знает, откуда он постоянно добывает еду, хотя с собой не носит). Распорядитель, вредно чавкая и являя собою торжество плоти, озирает застывшие сонмы и произносит:
– Орете? Хорошо. Кто орет– того сразу мучиться.
И несколько часов потом сборище у дворца будет являть собою картину, милую сердцу аэдов: вздохи, стоны и горькие жалобы. Перешептывания:
– А Щедрый Дарами… что – судит?
– Дела у него. Не начинал сегодня.
– А я слышал – явился… скоро начнут?
– Скоро ли?
– А мне говорили: сильно не в духе сегодня. Чего доброго – так и к Танталу и Данаидам загреметь можно.
– Так ведь все говорят, что – справедливый!!
– Справедливость у него в женах, сам – безжалостный…
– Ш-ш-ш!! Да тебя за такое…
– У богов она – справедливость разная… Как у Судьбы-Ананки. Вот я, например…
– Не слушайте этого богохульника!
Гермес иногда любит подшутить над тенями. Вестник влетает в зал судейств, потом вылетает наружу, прислоняется к золотой створке и стоит. Долго стоит, всем лицом вздрагивает. Шепчет белыми губами правдиво: «Грозен сегодня, ох, грозен…»
Потом открывает глаза и глядит уже на тени.
Сочувственно.
После отбытия вестника толкучка начинается совсем в другом качестве.
– Что ты меня вперед выпихиваешь?! Сам иди!
– Выкуси! Хотел быть первым – будь первым!
– Давайте детей пустим вперед, может, хоть их пощадит!
– Их пощадит, а на нас отыграется.
– Трусы! Чего вам бояться после смерти?!
– Так может, ты пойдешь?! Эй, храбрец, ты где?
– За дверь его запихивай!
Даймоны или привратники выхватят из толпы тень, или толпа сама отрыгнет ее к бронзово-золотым дверям с коваными песьими мордами (черная скалится, золотая следит) – двери откроются.
Главный зал дворца судейств меньше моего мегарона, но зато и страшнее. Он дышит холодом и неприступностью, и ледяные стигийские воды бесшумно плещутся вдоль стен. Перемигиваются синими огнями серебряные чаши-светильники. Давят колонны – из некоторых высовываются то песьи морды, то драконьи. Шуршит крыльями свита у подножия трона, возле трона, за троном (там – неизменный Гелло).