В первые дни обороны Минеральных Вод, все время нарастая, шла ружейно-пулеметная пальба, но когда на шоссе из-за пригорка показались немецкие танки, положение сразу осложнилось. Передний вражеский танк пошел по мосту через Куму. Взрывные устройства не сработали. Капитан Истомин подал команду открыть огонь из пушек-сорокапяток и противотанковых ружей. Но пушку заклинило, а наводчик противотанкового ружья так растерялся, что не мог даже послать патрон в патронник.
Рассвирепевший Истомин кричал:
— Пэтээр! Огонь!
Солдат обернулся к Истомину, и стоявший рядом с капитаном Оленич увидел и запомнил человека крупного телосложения, его растерянное лицо и ненависть в глазах.
Другие бойцы кинулись наперерез танкам: сержант Райков подбил первый, а Хакупов выбежал даже на мост и подорвал гранатами второй, что задержало продвижение вражеских машин на целый день. Но наводчик пэтээра стоял в окопе и повторял:
— Да что мы против силы божьей!
— Как фамилия?!
— Крыж…
— Трус! Предатель! — крикнул в гневе Истомин, выхватывая из кобуры пистолет. — Расстрелять! Кто командир?
И солдат в страхе упал на дно окопа.
На Оленича это произвело тягостное впечатление. Уже после боев в городе, когда вышли из окружения и углубились в горы, как-то на привале Оленич высказал капитану свое неодобрение. Но тот даже не нахмурился, не обиделся, а объяснил спокойно и даже равнодушно:
— Я того пэтээровца приметил еще в Кропоткине: он подобрал вражескую листовку и тайком, спрятавшись в кустах, читал.
Оленич не нашел что возразить, но все равно неприятный осадок остался от того, что капитан с пистолетом наскочил на растерянного солдата.
Но вот встретившись в штабе стрелкового полка, он увидел просветленное лицо капитана. Можно было подумать — Истомин обрадовался встрече с ним. А тут еще и дружеский тон разговора, и к тому же обращение на «ты»… Все это совсем озадачило Оленича.
— Как тебе новое начальство? Да, командиром батальона-два назначен майор Полухин. Но я с ним еще не знаком. Мне рассказывал Дорош, что тебя распекал начальник штаба, но ты держался молодцом.
— Было немного, — неопределенно ответил лейтенант, настороженный таким обращением Истомина. — Начальник штаба хотел свою вину переложить на меня.
— Наивен ты, лейтенант! Начальство всегда праведно.
— В этом я убедился, служа рядом с вами.
— Не лезь на рожон. Ты обязан соглашаться со мною, — улыбнулся Истомин скупо и непривычно. — Никогда не дразни гусей. Лучше пригласи меня вечерком на чай.
— Приглашаю. Я что-то себя неважно чувствую, чай будет кстати. — Оленич кивнул на комнату, где размещалась строевая часть: — Как думаете, дадут мне старшину? Вы ведь Тимко забрали напостоянно?
— Да. Он мне подходит, такой же служака, как и я. Тебе надобно какого-то франта.
Вернувшись в свою комнату и распорядившись относительно чая, Оленич почувствовал недомогание, как тогда в горах: тело обессилело, сделалось вялым, резало в глазах, в груди возник легкий жар. Не ожидая, пока Еремеев согреет чай, выпил большую кружку воды и прилег на деревянный топчан. По лицу катился пот, и Еремеев, увидев состояние своего командира, покрутил головою, пробормотал:
— У вас лихорадка, товарищ лейтенант.
— Не выдумывай. Наверное, переутомление. Да и сильно я понервничал.
Еремеев молча вышел из комнаты и вскоре привел фельдшерицу Соколову. Она сразу определила:
— У тебя малярия. Самая настоящая… Нужен хинин. А где его взять?
Но он почти не слышал ее слов, сознание его расплылось. Пытался подняться и падал, обессиленный, словно проваливался в пропасть. Когда прояснялось сознание, начинался озноб: его било так, словно топчан под ним ходуном ходил. В таком состоянии на рассвете он увидел в своей комнате чье-то знакомое, но забытое лицо и подумал, что бредит. Позвал Еремеева, но когда ефрейтор подошел, видимо, не поверил и стал звать Соколову.
7
Старшина Костров, бывший пограничник, до сих пор не расставшийся с зелеными петлицами, был плечистым и кряжистым, на вылинялой, но чистой гимнастерке туго затянутый ремень, грудь выпирала, как говорится, колесом, на ней поблескивали две медали. Он представился лейтенанту и доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы. Оленич хотя и чувствовал себя, что называется, на пределе, а все же улыбнулся: вспомнил все-таки старшину Кострова! Наверное, самые страшные часы войны они пережили вместе. И это он, Костров, вытащил его из горящей ржи.