— Вот и свиделись, старшина. Прихворнул я малость…
— А я так рад, командир, что снова встретил вас! Как братишку родного нашел! Извините… Разрешите приступить к исполнению…
— Приступайте, старшина.
А через минуту за окном уже слышался негромкий, четкий, не допускающий возражений голос Кострова. «Молодец, волевой командир! — удовлетворенно подумал Оленич. — Он мне будет хорошим помощником».
Послышался скрип двери. Кто-то метнулся, словно темная ночная птица. Обдало прохладным и влажным ветерком.
— Еремеев? — хрипло спросил Оленич.
— Это я, Андрей, — послышался ласковый голос Жени. — Вот хорошо, миленький! Как здорово, что ты очнулся!
— Хочу пить.
— Конечно! Еще бы! Такой жар перенести! Сейчас напою…
Но напиток оказался горьким.
— Ты меня чем потчуешь? Полынью?
Заметив, что он пытается приподняться, Соколова удержала его в постели:
— Когда станет тебе лучше, тогда двинемся в путь-дорогу. Капитан Истомин и батальонный комиссар Дорош задержали колонну на два часа: я пообещала, что к тому времени ты будешь на ногах.
— Отложили? Из-за меня?
— Да. Сначала они хотели оставить тебя в Тырныаузе, но я доказала, что ты в порядке, что минует кризисное состояние и ты сможешь идти вместе со всеми.
Оленич расчувствовался и в душе горячо благодарил девушку: если бы пулеметчики ушли без него, было бы обидно.
Обессиленно и в то же время тяжело свалился на подушку, ощутил, что наступает вялость.
— Дай руку… Женя!
Девушка положила свою ладошку в его горячую руку, и он даже дыхание затаил — так приятна была ему прохлада девичьей руки. Ему показалось, что ладонь ее вздрагивает, словно пойманная рыбка. «Не Темляк бежал рядом со мною, пока я метался в бреду, а была эта девушка!» — подумал Оленич и открыл глаза — они уже не болели. Увидел бледное, наверное от бессонной ночи, ее всегда смуглое лицо.
— А мне снился конь… Темляк.
— Я знаю, Андрей.
— Как ты можешь знать?
— Обо всем, что видел, рассказывал, а я слушала.
— Мне перед тобою совестно, что я такой беспомощный…
— Ну, что ты! Я восхищаюсь, как ты боролся с болезнью. Мало людей, которые так владеют собой.
— Это может каждый, Женя…
За дверью послышался топот ног, дверь отворилась, пламя над коптилкой заколебалось.
— Как тут дела в нашем лазарете? — послышался бодрый голос Истомина.
— Могу доложить, что мы готовы в поход, товарищ капитан, — в тон ему бодро ответила Соколова.
Показалось, что капитан не обратил внимания на голос лекарки. Он присел возле больного. Женя вышла из комнаты.
— Рад, что так вышло. Это она настояла, чтобы мы подождали тебя два часа. Я дал три часа. Сейчас посмотрел твоих пулеметчиков: молодцы! Они стоят наготове. Выступаем через несколько минут. Но придется двигаться форсированным маршем.
— Извините, капитан, я задал вам хлопот.
— Ну, это пустяки. Хлопоты наши впереди: вчера вечером противник подступил к самому Баксану. Неизвестно пока, возможно, захватил гидроэлектростанцию.
— Нам туда?
— Нет, нам приказано выйти в другое место. И, кажется, более серьезное: доведется стоять насмерть. Командир полка хотел было оставить тебя при себе, но я подумал, что ты пошел бы сам с этим взводом пулеметчиков.
— Спасибо, капитан. Я не остался бы в тылу.
— Тогда все в порядке. Я верил, что ты не искал бы безопасного места. Тем более, что и лекарка идет с нами…
Оленич отметил, что Истомин с намеком произнес эти слова, испытующе взглянул на него. Нет, этот капитан никогда не перестанет иронизировать над ним!
— Не надо трогать ее. Она-то непричастна к нашим с вами, капитан, отношениям!
— О-о! Как сказать, лейтенант… Ну, да больные все немного капризны и сентиментальны. Соколову я не хотел брать туда. Можешь успокоиться: она отважная девица. На этот счет у меня сомнений нет.
— В ней вообще нельзя сомневаться.
— Вот как? Занятно! — Истомин даже повеселел. — Защитник! Тебе бы сейчас никелированные шпоры!
— Они всегда со мной. В душе.
— Влюблен в конницу? Крепко сидит в тебе воронинская романтика!
— Не романтика, душевная потребность.
— Ладно, лейтенант! Это я как завистливый пешеход. — Истомин козырнул и вышел.