— Старик, не надо, — попросил тихо Оленич, — не трави душу. Оплакивать будем после.
— Эх, ты, сынок, ото ты так говоришь, пока не посмотрел ни в одни незакрытые очи, ни в одно белое личико. А ты загляни, загляни, загляни! Может, и себя увидишь… да пожалеешь…
— Нельзя мне терять себя… Должен быть всегда в себе. Чтобы меньше падало на землю этих ребят.
— Попадали колосочки! Попадали…
Старый солдат выговаривал слово «колосочки», а получалось «сыночки», и память уже возвращала Оленича к началу войны, в тот страшный день, когда его бойцы бежали по горящему ржаному полю и треск стоял над землей. Ту рожь косили и толкли автоматы и бомбы, а бойцы бежали окутанные пламенем и дымом, опаленные и обессиленные. Колосочки человеческой нивы…
Сколько раз повторялось примерно такое же безумие, и вновь поле смерти, вновь падают солдаты. Останется ли кто-нибудь здесь в живых? Но думать об этом нельзя, потому что идет бой, есть враг, который хочет тебя убить, значит, ты первым должен убить его, если хочешь выжить. И ничего иного быть не может.
И вдруг Оленич оказался в конце траншеи. Дальше хода сообщения не было. И только в последнем окопе оказались сержант и рядовой боец с ручным пулеметом и двумя дисками.
— Дальше окопов нет, товарищ старший лейтенант, — доложил сержант.
— Никакой обороны? — удивился Оленич, хотя и предполагал, что тут может не оказаться наших бойцов.
— Ни одного человека, — подтвердил солдат.
— Мы с пулеметчиком — последние живые люди, — добавил сержант.
— Но ведь из-за леса нам в тыл могут выйти танки!
— Капитан так и сказал. Он даже послал в штаб полка связного с донесением, чтобы прислали батарею сорокапяток.
«Никто уже не пришлет ни пушек, ни солдат, — подумал Оленич. — Скоро тут все будет кончено. И как только пройдет бронепоезд, так этот оборонительный рубеж потеряет значение». Мысли эти были страшные, может быть, даже страшнее заградотряда за спиной, потому что это была правда — все, кто на этом плато, обречены. Но об этом здесь знают только двое, он, Оленич, и капитан Истомин.
— Давно ушел комбат?
— Четверть часа… Его унесли. — Сержант говорил так, словно и сам уже не был живым.
— Как это — унесли? Почему?
— Капитан тяжело ранен. В живот.
Впервые за этот день Андрея охватило отчаяние. Хотелось закричать, заплакать от тоски и горя, упасть на землю и затеряться в пыли. Но он только прикрыл глаза и стиснул зубы: надо сдержаться. Он понимал: нужно что-то делать… Посмотрел на сержанта:
— Где командир взвода?
— Убило в обед.
— Сколько людей осталось во взводе?
— Шестнадцать.
— Назначаю тебя командиром взвода. Собери всех в одну группу. Чтобы это был подвижной огневой отряд — весь этот участок будешь держать. Прикажу пододвинуть к тебе станковый пулемет. Сержант Коляда и ты — отвечаете за правый фланг. Где пэтээр?
Но сержант промолчал. Оленич не мог понять его молчания. Тут что-то не так!
— Кто понес капитана в санпункт? Они возвратились?
— В том-то и дело, что не вернулись… А понесли сержант и боец, которые пришли с ним.
— У вас тут была недавно стрельба. Это тогда произошло? Расскажи, как было.
— Изменник у нас оказался… Нет, не пехотинец, а пэтээровец.
— Какой изменник?
— Крыж. Он попробовал сбежать… Перебежать к немцам. Поднял на штыке белый платок и бросился бежать к берегу. А тут ему на пути встал капитан. Крыж с ходу выстрелил в живот Истомину и прыгнул с обрыва.
— Значит, на ваших глазах произошло?
— Меня не было, вот пулеметчик видел все… Расскажи, — попросил сержант бойца с ручным пулеметом.
— Было затишье. Мы уселись перекурить. И Крыж тоже. Сел он в сторонке и начал тихонько читать молитву. Мы привыкли к его набожности и уже не обращали внимания. Вдруг он как схватится, как закричит: «Хватит! Навоевались! Всю матушку-Русь отмерили Адольфу Гитлеру! Да и что мы можем против силы божьей?» Нацепил на винтовку платок, поднял кверху и кинулся к берегу. А тут капитан Истомин появился: «Стой, подлец! Убью, сволочь!» Крыж обернулся и, опустив винтовку, выстрелил прямо в капитана… И прыгнул вниз. Мы подбежали, стреляли в него, бросили даже гранату. Но он как провалился. Да кто же мог знать, что среди нас такая мразь!
Крыж! Оленич вспомнил: это же тот самый, которого пощадил Истомин в Минводах. Это он уже здесь рыскал по передовой, разыскивая «земляков». Оленич так явственно представил рану в животе у Истомина, что у него самого закрутило в кишках и затошнило. Но необходимо было успокоиться и уточнить обстоятельства всего происшедшего. Успокоиться, чтобы легче сориентироваться и осмыслить создавшееся положение. Ведь если Истомин ранен опасно, то старшим на всем плато остается он, Оленич. И на него ложится ответственность за оборону. Необходимо срочно разыскать Истомина.