— Павел Иванович, сейчас придет мой Еремеев и мы понесем вас на перевязку. Женя все сделает… И не надо так шутить.
— Молчи, Андрюша, и слушай. Я хочу что-то додумать. Чего-то я не успел понять. Сейчас прояснится. Ага, вот… Мы с тобой вели разговор в ту ночь… Помнишь? Мы говорили о назначении человека, о призвании каждого из нас. Мы говорили, что каждому назначено сделать что-то одно, главное, что станет смыслом жизни. Так? Я не потерял еще способность ясно мыслить?
— Все в порядке, Павел Иванович.
— Ну так вот… Я не успел свершить назначенное мне. Согласен?
— Но не зря же сюда послали именно вас, капитан. Здесь поворот дороги на Берлин. Мы вместе остановились именно здесь, чтобы завтра повернуть свой путь в обратную сторону. Этот бой — ваша победа, капитан.
— Молодец! Ты нашел то, что мне хотелось бы сказать… Дай мне глоток воды.
— Нельзя, Павел Иванович, нельзя!
— Ладно… Теперь слушай самое личное. Если будут спрашивать обо мне, скажи — откомандирован в другую часть. Смотри не подведи! Ты — товарищ по оружию, я надеюсь на тебя. Так и скажи: капитан Истомин продолжает службу в другой части. А в этой — я за него. То есть я оставляю тебя за себя… Не перебивать старших! Принять к исполнению. — Истомин начал сердиться и повышать голос. — Молчи! А то я не успею всего сказать… Молчи, Андрей, и слушай.
— Молчать бы надо вам, капитан. Недалеко медпункт, Соколова сделает все возможное…
— Послушай, Оленич! Она не увидит меня! Понял? Я в другой воинской части.
Оленич хотел запротестовать, но Истомин решительно поднял голову, и из уголка рта сильнее полилась кровь. Андрей испуганно и предупредительно поднял ладони, давая знать, что надо молчать.
— Сейчас ты узнаешь главное. Нино можешь сказать все как было… Она — истинный солдат, и все поймет. А Жене…
— Жене? — удивился Оленич. — Что — Жене?
— Шел я к Жене попрощаться. Не дошел. Ей скажешь, что я срочно отозван и направлен на другой фронт. Она — моя дочь…
— Что?! Женя Соколова — ваша дочь?!
— Да… А теперь молчи. Мы с ней больше не увидимся. Впрочем, как и с тобою. Вы остаетесь. Смотри не будь с нею слишком жестоким. Она любит тебя. Любит…
Лицо Истомина заливал пот. Оленич вытер его своим платком.
Капитан прохрипел:
— Возьми мой пистолет и документы, положи возле меня гранату… Ты поспеши на медпункт. Но Женя не должна знать… Все. Быстрее уходи!.. Быстрее! Беги. Молчу, молчу! Все! Ни вздоха, о друг мой Истомин!..
Оленич видел, как кровь отходит от лица Истомина. Уже бледное от потерянной крови, оно начало приобретать оливковый отсвет. Видимо, сознание его еще не покинуло, но начало угасать: приближалась последняя минута жизни «железного» капитана, но он не показывал своих страданий даже в таком полубессознательном состоянии. Оленич напрягал свой разум, ища утешительных, ободряющих слов, но они не возникали. И Оленич, не замечая, как все шире раскрывает глаза, наблюдал за угасанием своего строгого старшего боевого товарища. Да, они не были уж очень близкими друзьями. Да, они часто сталкивались по пустякам и всерьез. Да, они всегда держали дистанцию. Но в эти минуты все это отошло куда-то и казалось мелочным, все это вдруг унесло, как ветром уносит дым. Осталось в душе Оленича только восхищение этим человеком и странная, глубоко затаенная мужская к нему любовь.
Истомин умер. Андрей закрыл ему глаза. Потом взял оружие товарища — пистолет и гранату. Поднялся и осмотрелся. И увидел вокруг себя совсем иной мир, не похожий на тот, который до сих пор окружал его. Солнце уже скатилось к горным вершинам или горы вдруг выросли и приблизились, заслонив полнеба? И свет был не светом, а отблеском белых снегов. И тепла не было от этого сияния. День умирал.
Еремеев пришел с двумя солдатами.
— Мы похороним вместе Истомина и Дороша, — сказал Оленич. — И не показывайте Жене…
И вдруг Еремеев выпрямился во весь рост — оказалось, что он довольно высокий человек, только постоянно горбился. И лицо его посуровело.
— Это как же?.. Отца не показать дочери? Мы что же, каратели? Отнимаем отца у дочери?
— Он так желал.
— Мертвые не должны мешать живым…
22
Истомина нет.
Нет строгого командира, нет старшего товарища. Теперь Оленичу самому нужно принимать ответственные решения и делать все так, как делал бы Истомин. Именно так, потому что задуманная им тактика данного оборонительного боя должна быть доведена до конца, что-то изменить невозможно — слишком поздно.