— Сопку? Странно. Люда, припомни: я ведь никогда не бредил во время приступов.
— Да, я помню. Гордей очень удивился.
— Действительно. Мне даже Колокольников примерещился…
— Он был возле тебя, разговаривал с тобой.
— Он здесь?
— Да, прилетел.
— Значит, мои дела неважнецкие.
— Не говори глупостей: все хорошо. Главное — ты вернулся.
— А где Гордей?
— На обходе. Задержался в шестидесятой. Опять майор сорвался с кровати и сильно ударился головой.
— Ладыжец? С сорок четвертого кидается в рукопашный бой. Вот кто мучается.
— Тебе-то пора привыкнуть.
— Людочка, к этому привыкнуть нельзя.
История майора Ладыжца известна всему госпиталю. Во время боев за Варшаву стрелковый батальон, где он был политруком, в пылу наступления и атаки с ходу взял мост через глубокий ров в предместьях. Для гитлеровцев потерять этот мост значило оставить несколько своих подразделений и не дать им возможности перейти ров, чтобы соединиться с основными силами. Поэтому немцы решили любым способом вернуть себе мост и подступы к нему. На обороне моста комбат оставил две роты, а сам с одной ротой пошел уничтожать оставшиеся вражеские подразделения. Опомнившийся противник хотел стремительной атакой отбить мост, но политрук Ладыжец, оставшийся с ротами, хорошо продумал оборону и никакие попытки гитлеровцев не принесли им успеха. Тогда фашисты собрали в близлежащих развалинах мирных жителей — в основном женщин и детей, — построили их впереди своих солдат и, угрожая автоматами, погнали на мост. Жутко было смотреть, как испуганные насмерть дети и женщины шли, подгоняемые штыками. Вот тогда-то Ладыжец, выскочив из окопа, бегал перед своими бойцами и кричал:
— Ребята! Не стрелять! Это же наши дети! Не стреляйте, хлопцы, ведь дети!
Но бойцы и не думали стрелять в мирных людей: все молча готовились к рукопашному бою.
В схватке майор был ранен штыком в голову. С тех пор часто в его болезненной памяти возникают дети, идущие по мосту, подталкиваемые штыками. Он видел всегда одни и те же белые, перепуганные насмерть лица мальчиков и девочек. И как только они возникают перед ним, он схватывается с кровати и кричит: «Ребята, не стрелять! Это наши детки!» И падал, разбивая в кровь лицо.
Андрей ощутил, что спина покрылась потом.
Он перепугался: а вдруг все повторится? Неужели исчезнет этот живой солнечный зайчик и придет тьма? Людмила Михайловна, наблюдавшая за Андреем, заметила, как он обессиленно отваливался на подушки, как на бледном его лице выступили капельки пота, появились признаки отчуждения. Кинулась к нему, словно пыталась защитить от нависшей над ним угрозы.
— Тебе плохо, Андрей?
— Показалось, что стою над пропастью. Но уже прошло, не беспокойся, Люда. Напоила бы ты меня чаем, да со своим сказочным клубничным вареньем! А?
— После укола. Отдохнешь немного, и я напою тебя.
Оленич взбодрился. Пропавший было солнечный зайчик снова заиграл на лице Люды. Она быстро и ловко сделала укол. Он никогда не чувствовал шприца, иглы, он ощущал только ее руки, пальцы — иногда прохладные, иногда теплые, они бывают твердыми и сухими, бывают теплыми, мягкими, нежными, ласковыми. Ее руки всегда запечатлевались на его теле, и он долго чувствовал их знакомое прикосновение. И успокоенный, убаюканный переполнявшим все его существо чувством радости и благодарности к Людмиле, он уснул кротко и крепко.
6
Евгения Павловна долго не возвращалась к столу, видимо, разговор был не праздничным и не очень веселым: доносились возбужденные возгласы хозяйки. Савелий Федорович заметно нервничал, растерянно топтался возле гостей, наполняя стаканы вином и приглашая выпить, хотя сам весь внимание — на дверь в прихожую и беспрерывно вытирал платком лицо. Обстановка становилась не только напряженной, но даже неловкой, и Кубанов решил взять в свои руки судьбу встречи. Он подозвал Эдуарда и попросил снимать гостей пока без хозяйки, а потом, когда все уляжется, можно сделать и общий снимок.
— Шеф, как вы думаете, что произошло? Вдруг сенсация?
Кубанов пожал плечами:
— Какое-нибудь несчастье в ее клинике.
— Клиника не может ее так волновать. Ведь там, наверное, ежедневно что-то происходит.
— Верно! Тебе не откажешь в сообразительности. У них сын служит в армии, может, с ним что?
— Тогда почему отец в стороне?
Кубанов удивленно посмотрел на Эдуарда:
— Тоже правильно! Тебе бы да в следователи, а?