Вдруг Евгения Павловна схватилась за сердце и пошатнулась.
— Галя, быстрее… В аптечке, в прихожей… Там шприц, камфора… или еще что там… Поищи… Скорее!
Было видно, как она теряет сознание. Все повскакивали со своих мест, женщины заохали, мужчины по одному выходили из комнаты.
— Женя, милая, успокойся! — ласково уговаривал Кубанов. — Ведь все уладится… Мы дадим телеграмму Андрею от нас всех. Порадуем его…
Евгения Павловна вдруг встрепенулась, усилием воли овладела собою.
— Нет! Нет! Что ты! Никаких телеграмм! Противопоказано! Потрясения — смертельно опасны! Боже мой! И это — о нем? Двадцать пять лет в таком состоянии? И рядом — профессор Колокольников… До сих пор война? Война… Будь она проклята!
Евгения Павловна теряла сознание. Ее уложили в постель, Галина Сергеевна сделала укол и осталась дежурить, пока не пройдет обморок. Все начали потихоньку расходиться.
— Шеф, и я могу ехать домой? — спросил Эдик.
— Погоди, — озабоченно отозвался Кубанов. — Знаешь, Эдуард, есть идея. Мне завтра нужно в Москву по очень серьезному делу. Потом поеду в этот городок… Как его?
— Зеленбор.
— Понимаешь, я должен сам побывать там! Оленич — мой лучший друг, и я в долгу перед ним. Евгения Павловна права: мы слишком заняты собою. Поезжай, Эдуард, в госпиталь. Я вот журналист, писатель, а до сих пор ничего не написал о тех, кто навечно прикован к госпитальным койкам. Сделай там хорошие снимки. Сфотографируй мне капитана. И бога ради, ни слова ему о нас, его знакомых, о сегодняшних событиях.
— Будет сделано, шеф! За два-три дня управлюсь.
— Нет, ты меня дождись. Обязательно дождись.
Эдик поспешил на электричку, чтобы застать дома отца. Но старый Крыж уже уехал шестичасовым автобусом во Львов.
Устроившись в гостинице, Крыж, не теряя времени, отправился на городское кладбище: ему не терпелось увидеть могилу грозного свидетеля. Неуклюже придерживая под мышкой тощий портфелик, он проходил между могил неторопливо. Лицо его не выражало ни радости, ни озабоченности, и лишь в конце аллеи старых деревьев, где начинались свежие захоронения, оно оживилось. Деревца здесь маленькие, могилки не успевали порасти травой, над ними не было надгробий из камня или тесаных бревен — только фанерные пирамидки со звездочками на шпиле. Крыж читал надписи, а два человека, копавшие яму, с удивлением смотрели на него. Заметив их, Крыж уселся на бугорок, закурил:
— Кому готовите квартиру? — спросил он.
— Покойнику, — ответил мужчина, подпоясанный широким ремнем.
— Ясно, что не живому, а покойнику. Вы при церкви или от коммунхоза работаете?
— Ты что же, приезжий? — спросил второй копатель в соломенной шляпе.
— Командированный. Мастер промкомбината по оградам — Феноген Крыж, — назвав себя, он вдруг испытал неожиданное наслаждение: впервые при людях громко произносит свое имя, и повторил: — Феноген Крыж, сварщик первого класса. Сейчас большой спрос на узорчатую ограду. Денег не жалеют, чтобы отделиться от мертвых. Много умирает в городе?
— Про город не знаем, — ответил человек в соломенной шляпе. — Мы из госпиталя. У нас — мрут.
— Много их в госпитале?
— Много, более трех сотен.
— Может, зайти к вашему начальству? Пусть закажет изгороди сразу на всех жильцов? На массовый заказ — скидка.
— Мрачные у тебя шутки, — сказал более словоохотливый рабочий в соломенной шляпе.
— А что тут такого? Все помрут. А у меня железа много — хватит на всех.
— Вроде инвалиды тебе стали поперек горла. — Второй рабочий подозрительно глянул на мастера могильных изгородей и туже затянул кожаный пояс.
— Кому нужны инвалиды? Помеха, лишние расходы государству.
— Видно, ты не воевал, если так относишься к солдатской судьбе.
— Хлебнул и я солдатской баланды. Бог свидетель: был в партизанах. Видишь, метка на обличье?
— Злой ты слишком для партизана. Еще и имя божье поминаешь как напарника по выпивке… Всех помнят, над каждой могилкой надпись имеется. Зря ты так. Может, у вас в области порядки другие, а у нас…
— У вас, у вас! — передразнил рабочего Феноген. — Вот был здесь у меня знакомый командир, помер еще в сорок четвертом, а вот не найду его фамилии. Порядки!
— Как звать?
— Был такой — Оленич, старший лейтенант. Был и нет. И следа не осталось.
— Не старший лейтенант, а капитан, — поправил человек в шляпе. — Он покуда жив, твой друг, поэтому и могилки не имеется.
— Как — жив? — подскочил Феноген. — Может, другой Оленич?
— Андреем Петровичем нашего зовут, — торжествующе-язвительно перебил второй рабочий, постучав лопатой о камень, отбивая глину.