Об этом не надо думать! Он знал и понимал, что думать об этом нельзя, невозможно для него. И не только потому, что и Гордей, и Данила Романович выработали в нем боязнь волнений, сильных стрессов, а потому что он сам интуитивно предчувствовал грозящую ему беду. Он не разобрался да и не хотел разбираться, какую опасность принесут ему обжигающие грезы об этой женщине. Можно преодолеть обморочное состояние, можно победить немощь организма и отвратить даже последний шаг к беспамятству, что ему несколько раз удавалось, но проявить малодушие и открыться ей было невозможной вещью. И поэтому он боялся того чувства, которое давно уже возникло в нем и чуть ли не каждый день разрасталось, охватывало его как пламень. Да, он боялся, что однажды она ласково даст понять, что она не сможет ничего ему дать.
Людмиле и невдомек, что сейчас творится в душе у Андрея, какие мысли возникают в голове, какие чувства переполняют его. Если бы она хоть немного знала, сколько страданий и сколько счастья она приносит ему одним лишь своим присутствием!
— Тебе. Витя, нужно быть поосторожней, — нахмурясь, предупреждала Людмила Михайловна юношу. — Старайся не встречаться с Богданом. Этот задиристый ревнивец опасен.
— Разве ты его знаешь, Виктор? — удивился Оленич.
Витя засмеялся:
— Богдан и вам знаком, капитан: помните, как он избивал меня в парке за то, что я не хотел пристать к его воровской шайке? Вы так прикрикнули на них, что они разбежались.
— Так это был он? Ну, я думаю, теперь тебе его бояться нечего: ты вон какой крепкий и сильный! — Оленич на мгновение умолк, потом задумчиво проговорил: — Да, тот день я помню…
…Восемь лет назад Андрей возвращался из Кремлевской больницы в госпиталь. Уже на станции он вспомнил, что не дал телеграмму о своем приезде и его никто не будет встречать. Вещей у него было немного — неполный вещевой мешок. Поэтому он решил, что дойдет пешком: от вокзала до госпиталя не более километра. Он выбрал дорогу через старый парк — хотел посидеть в тени деревьев, по которым соскучился за время пребывания в Москве. Старые осокори, уже тронутые первой осенней позолотой, могуче раскинув ветви, встретили его прохладой и шепотом, такими знакомыми и волнующими. Хорошо вновь очутиться в месте, где тебе радостно, где дышится легко, где чувствуешь себя точно дома, где все зовет к жизни — и мечты, и желания, и ожидания. Никогда и нигде он не ощущал такой душевной полноты. Медленно переставляя костыли, шел он по дорожке, полнясь приподнятым предчувствием встречи с милыми Криницкими, с товарищами по госпитальной койке, которые тоже живут мечтами, желаниями и надеждами, И почти никто не думает о том, что все их самые скромные желания и надежды — неисполнимы. Об этом нельзя думать, иначе можно разувериться в жизни и обязательно придешь к заключению, что даром прожил свое время.
Изредка срывались пожелтевшие листья и медленно падали на зеленую траву, искрящуюся бисером дождевых капель. Дождь, видно, прошел недавно, каменные плиты на дорожке еще темнели мокрыми пятнами, а там, где на них падал луч солнца, поднимался легкой дымкой пар. Поскрипывали костыли, изредка долетал шум проходящих по мосту автомашин, а со станции доносились гудки паровозов. И вдруг Андрей услышал детские голоса, выкрики, даже вроде послышались ругательства. Он свернул на узкую гравийную дорожку и пошел по направлению к узенькой, мелкой речушке, проходившей по границе между старым парком и молодым, посаженным комсомольцами в День Победы.
На той стороне, на самом берегу под кустом орешника, крутилась кучка малышни лет по восемь-десять. Но вот они окружили одного худенького, нестриженого мальчугана лет десяти. Высокий, плечистый паренек лет двенадцати, с длинными патлами, был, наверное, вожаком — худощавое лицо хмурое, глаза обозленные. Он размахнулся и ударил мальчика по лицу.
— Получай, гнида! — взвизгнул подросток.
Но мальчуган не заплакал, а лишь пошатнулся.
— Все равно не буду красть, — упрямо проговорил он.
— Сейчас я тебе дам еще прикурить, — процедил сквозь зубы длинный и уже размахнулся, но капитан властно крикнул:
— Отставить!
И шагнул костылями в речку. Речка мелкая, дно песчаное, но все же костыли за что-то зацепились. Оленич пошатнулся и выпустил из рук свои «ноги», еле удержался на одной ноге, взмахивал руками, ловя точку равновесия. Ребята кинулись врассыпную, и остался только тот, которого били. Он стоял и смотрел широко раскрытыми глазами на человека с одной ногой, кинувшегося на выручку и попавшего в беду. Но в какой-то миг мальчик сообразил, что надо ловить костыли, и кинулся за ними. Поймал и принес инвалиду. Оленич выбрался на берег: