— Ну, спасибо тебе, парень! — сказал Оленич. — Как звать?
— Витя. Виктор Калинка.
— Местный?
— Нет, с поезда я.
— Ясно. И откуда же ты едешь и куда путь держишь?
— Туда, где лучше.
— Убежал из детского дома?
— Да.
— Возвращаться не думаешь?
— Никогда!
— Обижают там? Здесь вот не лучше. Видишь, каждый норовит унизить тебя, заставляют заниматься плохими делами… Как же быть?
— Хочу жить сам по себе.
— Но так в жизни не бывает. Человек не может жить в одиночестве. Жизнь станет бесполезной. Ты уже достаточно вырос, чтобы понять: жить только тогда интересно, когда другие видят твое существование и замечают, какой ты человек.
— Хочу найти дом. Свой дом.
— Но ты же — сирота! У сироты дом там, где его приветят добрые люди. Тебе учиться надо, парень, вот что я тебе скажу. В детдоме учили?
— Учили.
— Читать-писать-считать умеешь?
— Да.
— Может, в ремесленное? Как ты смотришь?
— Не знаю. Может, убегу и оттуда.
— Давай так решим с тобой: завтра попробуем пробиться в ремесленное. Тут есть хорошее училище при заводе. И общежитие прекрасное. Договорились? Мне ведь тоже надо еще устраиваться. У меня тоже, брат, нет дома. Я все время живу в госпитале для инвалидов. Вот устроюсь, и займемся твоим делом. Согласен?
— Ну, раз вы тоже вроде меня, бездомного, тогда согласен. Уж вы-то знаете, что почем… Может, я вам помогу сумку дотащить до госпиталя?
— Давай, Витек, тащи. Мне и вправду тяжеловато. Я после больницы, еще не набрался сил, чтобы таскать на себе тяжести. Смотри же, завтра подходи к госпиталю. Буду тебя ждать. Не подведешь?
— Приду.
Возле госпиталя они расстались. Оленич долго смотрел мальчишке вслед и вдруг ощутил в себе потребность в этом маленьком человеке, в этой смятенной душе…
…Галя начала прощаться:
— Уже поздно, у нас еще самодеятельность. Я и так…
Вдруг дверь отворилась, и в палату вошла запыхавшаяся Мирослава:
— Галя, все тебя ждут. Меня послали… — И осеклась, увидев паренька, стоявшего между дверью и кроватью Андрея Петровича.
Галя хохотнула, заметив смущенный взгляд Мирославы, и тут же представила их друг другу:
— Славуня, познакомься: это Витя, сын Андрея Петровича.
Оленич заметил, как парень посмотрел на Мирославу заговорщицки-весело, потом приблизился к ней и, улыбаясь, протянул руку:
— Виктор.
Девушка подняла на него чуть-чуть удивленные глаза и подала свою руку, тихо прошептав:
— Чего ты? Мы ведь виделись на танцах… В парке. Два раза…
Вдруг лицо ее вспыхнуло, и она выбежала из палаты.
Галя озорно подмигнула Виктору, вышла следом за подругой.
Парень тоже стоял в полной растерянности, боясь посмотреть на Андрея Петровича.
— Витя, догони девочку. Что же ты? — спокойно произнес Оленич, словно не замечая его состояния. — Людмила Михайловна осмотрит меня.
Когда парень выбежал, Люда молча присела на стул возле кровати и привычным движением взяла руку Оленича за запястье.
— Сейчас начнет учащаться пульс, — с иронией произнес Андрей.
10
Внизу, в вестибюле, дежурила женщина лет пятидесяти, с проседью в темных волосах и с сострадательным взглядом небольших глаз. Она сидела в самодельном деревянном кресле и вышивала красным и черным манишку мужской сорочки. Когда вошел с улицы в вестибюль молодой, но большой и грузный человек, она внимательно посмотрела на него, словно хотела догадаться, кто он и что ему нужно. Вошедший держался свободно, будто в знакомой гостинице. В руках он держал довольно объемистый баул.
— Это здесь находятся инвалиды войны? — небрежным тоном спросил он.
Дежурная отложила вышивание и поднялась ему навстречу:
— Вам кто нужен? Начальника госпиталя сейчас нет.
— Я должен сфотографировать какого-то Оленича Андрея Петровича.
— Входить сюда без пропуска не разрешается.
— А где взять пропуск?
— Вот позвоните старшей медсестре. — Дежурная поставила на перила загородки телефонный аппарат.
— Как звонить?
— Поднимите трубку и попросите старшую медсестру. Только вряд ли вас пустят к капитану: он пока еще в плохом состоянии. У него недавно был сильнейший приступ. А все через того дезертира, который до этих дней сидел в яме под печкой. — И дежурная принялась рассказывать историю с письмом, из-за которого случился припадок. — Прилетал профессор из Ленинграда — еле-еле привели его в себя. И всякие встречи, волнения ему противопоказаны…