— Подумаем над этим. Это далеко от Тепломорска?
— Да почти рядом: пятнадцать километров.
Варвара сразу с допросом:
— А вы, капитан, одинокий или есть семья?
— Ну, какой же из меня кормилец? Я могу быть только обузой. Так что приобретение для вашего колхоза небольшое…
— Мы не выгоды ищем, дорогой товарищ! — с достоинством произнес старый чабан. — Мы берем часть забот на свои плечи, чтобы государству легче и нашим душам светлее.
— Приезжай к нам, капитан, — приподнялась и поклонилась Варвара, — не пожалеешь. Невесту тебе подберем ласковую да заботливую. Народ у нас характерный, с выкрутасами, но в общем-то добрый.
— Да, интересно бы у вас пожить, — сказал Андрей. — Один Дремлюга чего стоит. Кто написал так лихо о нем, не знаете?
— Как не знаем? — подняла голову к Оленичу Варвара. — Написала дочка учителки Татьяны Павловны. Мать померла, а Ляля сироткой выросла…
— Варвара! — крикнул Негородний.
Людмила и Андрей, потрясенные новостью, повернулись к Гордею, который все время стоял позади них у самой двери, но его уже не было.
— Значит, у нее дочка сиротой осталась? — почти простонала Люда.
Негородний укорил землячку:
— Что ты, Варя, наделала! Здесь никто, кроме меня, об этом не знал. Хотел же тебе, Андрей, сказать на всякий случай, да не успел. Ах, как нехорошо вышло!
— Да что получилось-то? — Растерянная Варвара поглядывала на всех присутствующих, не понимая своей вины.
— Наш главный врач, — объяснил Андрей Варваре, — полковник Гордей Михайлович, любил Татьяну Павловну. Уехала она от него…
— Ой, и впрямь вышло нехорошо… Но ведь я ж ненароком!
Федос Иванович выждал, пока все умолкнут, произнес успокоительно:
— Чего завели такую секретность? Девочка выросла. Там такая писаная красавица! И не знает, что у нее есть отец. И отец не знает о ней ничего. Житейские дела… А вы завели военные тайны. Надо немедля все рассекретить, пусть знают друг о друге.
— Ну, так это же совсем другой вопрос! — обрадованно воскликнул Оленич. — Мне есть смысл ехать туда… Все дороги ведут к вам, словно в Рим.
Людмила потянула его за рукав и прошептала:
— Пойдем, Андрей, пусть они о своем поговорят…
В коридоре она спросила, задыхаясь от своего вопроса:
— Неужели поедешь? — И тут же сама себе ответила, как выдохнула свою затаенную боль. — Поедешь! Тебя не остановишь ничем…
Он не успел ей ответить: она сорвалась и побежала по коридору, потом скрылась в своей сестринской палате.
15
К знакомству, перешедшему в любовный роман с Таней Рощук, Гордей Криницкий относился не слишком серьезно, казалось, эта связь долго не могла продолжаться, и мысль о браке даже в голову не приходила. Но девушка ему по-настоящему нравилась, была в ней какая-то загадка, которая привлекала и подогревала интерес. И еще одно, что вызывало любопытство, — цельность натуры, присущая и самим Криницким. Вроде появилась какая-то дальняя родственница…
А началось все с того первого дня открытых дверей в госпитале, с четверга, когда учебные заведения города решили взять шефство над инвалидами войны, прислали юношей и девушек, чтобы хоть чем-то помочь, чуть-чуть облегчить существование искалеченным людям. Учительница из первой средней школы привела группу учеников и распределила по палатам, а в сорок восьмую, где обитал лейтенант Негородний, ребят не хватило. Тогда Татьяна Павловна решила, что на некоторое время возьмет нагрузку на себя.
Как потом выяснилось, она вначале рассказала инвалиду о городе, где находился госпиталь, о горах Карпатских, о реке Днестр, о бандеровщине и о смерти товарища Сталина, об общем по всей стране голоде. Картина вырисовывалась не совсем радостная, но офицер требовал правды, и Татьяна Павловна с горечью про себя отмечала, что эта правда — не бальзам для больного человека. Потом он попросил написать письмо от него в родное село, чтобы узнать, как живут его земляки и какие послевоенные беды свалились на них.
— Неужели они бедствуют и голодают? — тихо, с болью в голосе спросил Негородний и, не дожидаясь ответа, продолжал: — А какие места богатые у нас! И земли родят хорошую пшеничку, и овцам да птицам простор, и море у нас рыбное! Не должно бы быть голодухи…
Гордей Михайлович, обходя больных, зашел и в сорок восьмую палату.
— О, к нам зашел наш главный! — сразу же воскликнул Петр.
Со стула поднялась довольно высокая, стройная молодая женщина лет двадцати пяти. На Гордея Михайловича глянули большие глаза, лихорадочно блестевшие. Голос у нее оказался тихий, вкрадчивый, подкупал искренностью: