Магаров вроде одобрил сказанное.
— Но имейте в виду, — вдруг резко оборвал Оленича, — мобилизация должна идти на пользу колхозу, а не наоборот. Иначе и ты, и другие, такие же, окажетесь просто балластом. — И вдруг председатель повернулся к Добрыне: — А не пора ли нам избавиться от лишнего груза? Не создать ли первичную при сельском Совете? Обдумай, кого туда можно прикрепить, а я сегодня буду в райкоме, поговорю с ребятами из орготдела. Меня они поддержат.
Оленич хотел не реагировать на резкий тон Магарова, но подобное пренебрежительное отношение к себе стерпеть не мог.
— А вы, Николай Андреевич, к ветеранам относитесь как к старым хомутам, которым место в кладовке. Пусть висят и дотлевают. Мы не хомуты! Да и вы должны повернуться к людям, пострадавшим на войне, лицом. Двадцать лет уже прошло как закончилась война!
— Ну, конечно! До тебя тут никто не заботился о тех, кто проливал кровь на фронте. Ты наведешь у нас порядок, ткнешь нас мордой, как слепых телят, в материнское вымя вечной благодарности: только то и будем делать, что вам повышать пенсии, выписывать продукты, ремонтировать крыши и заборы, сарайчики и ворота, возить в больницы и думать о топливе для вас, выискивать корм для вашей личной худобы!
Оленич даже засмеялся — таким мальчишкой показался Магаров.
— Вижу, что вы хорошо знаете, что нам, инвалидам и ветеранам, нужно, значит, и напоминать не придется. Проблем нет!
И тут Магаров нахмурился всерьез:
— Как для начала, то ты ведешь себя слишком смело и заносчиво. Как бы не пришлось тебе укрощать свои амбиции. Ишь, как наскакивает! — повысил голос Магаров, уже обращаясь к Добрыне, словно давая понять, что нечего церемониться с этим инвалидом.
— Я не наскакиваю на вас, товарищ председатель, а защищаюсь. Мы, инвалиды, народ чувствительный: рана на месте недавно зажившей раны — особенно болючая и труднозаживаемая. Знаете, Николай Андреевич, что одно доброе слово человека, облеченного властью и доверием народа, быстрее залечивает душевную рану, чем всякие ухищрения медиков. А лихое слово — страшнее пули. Тоже знаете?
— Не надо нас учить. У нас много учителей без тебя, дорогой товарищ. И вообще, советую меньше вмешиваться в наши дела.
— Этого не обещаю, товарищ председатель. Если посчитаю нужным вмешаться, как коммунист, не пройду мимо.
Секретарь парткома покачал головой:
— Видно, что не дашь забыть о себе.
— Так точно!
Магаров раздраженно произнес:
— Здесь не стрелковая рота.
Председатель ушел, а Добрыня посоветовал Оленичу:
— Не дразни его. Вызвать его неприязнь, стать ему врагом — не трудно, ты попробуй ужиться с ним! Уживешься, будешь жить и еще в почете. Иначе станет трудно, не рад будешь, что связался. Сбежишь.
— Не сбегу, Илья Кириллович. Я надолго.
— Как знаешь, я тебе посоветовал по-дружески. Хорошо, что не заискиваешь, не заглядываешь жалобно в глаза…
Оленич ушел из парткома со смешанным чувством — и удовлетворения, и досады. Конечно, не хотелось ему вступать в схватку с председателем, тем более враждовать с ним. Но и в поддавки он не намерен играть. «Почему Магаров так разговаривает с незнакомым человеком? Неужели инвалиды его допекли? Но он ведь не давал ему повода для предубеждений и подозрений! А не Васько ли настроил его? Идея создания первичной при сельсовете была и раньше или появилась теперь? Странно! Не станут же из-за меня одного создавать первичную парторганизацию!»
Возвращаясь домой по тихой сельской улице, Андрей думал о том, что его появление здесь мало кого обрадовало, а это осложнит жизнь. Но отступать поздно, да и не к лицу ему: необходимо самому обустроить свое существование. Увидев здание сельсовета, решил побеседовать с Пастушенко, посоветоваться насчет работы. Но председатель первый заговорил об этом:
— Послушай, капитан, ты все равно как американский безработный. Хочешь мне помочь в одном деле?
— Я ведь говорил, что буду искать работу.
— Помню, что тебе нужна должность. В сельсовете есть одно место, но ставка, сам понимаешь, мизер. А мне надо навести порядок с запасниками, с приписниками, призывниками. Будешь начальником военно-учетного стола?
— Согласен. За зарплату не волнуйся, сколько будет — столько и будет.
— Ну, ты снял с моих плеч неприятный груз: страсть не люблю писанину! Сегодня же свяжусь с полковником Ростовским. Это наш районный военком. Ты коммунист?
— Да, с сорок первого. В первый день войны получил партбилет.
— Ого! У нас таких нет.
— В парткоме я напросился на поручение — побеседовать с инвалидами войны. Думаю, что сельсовету тоже интересно знать, чем и как живут люди, пострадавшие на войне и оказавшиеся беспомощными, то есть не всегда способными обслуживать самих себя. Или тебе и депутатам все известно об этих людях?