Он прошелся вдоль пляжа, стараясь держаться в тени, нашел укромное, безлюдное местечко, разделся и несколько минут нежился на солнце. Но, помня приказ Гордея — солнцем не злоупотреблять, особенно дневным и послеполуденным, Андрей попрыгал на одной ноге в воду. И снова, как во все эти дни, — беспредельное удовольствие, облегчение всему телу. Даже голова, кажется, остывала от дневных забот и душе приходило умиротворение.
Вдруг он увидел, как по берегу медленно идут два пограничника с автоматами. «Это ребята майора Стасова, — сообразил Оленич, — обход приграничной зоны! Какие красивые парни, какие стройные, молодые! Господи, неужели и я был таким?..» И вспомнился день двадцать второго июня сорок первого. Зеленая поляна в лесу. Тихое росистое утро. И он, командир пулеметного взвода, в новеньком офицерском обмундировании, в начищенных сапогах, идет по вызову комиссара Уварова получать партийный билет… И те самолеты, и первые бомбы, и позеленевшие от страха пробегающие бойцы, и ослепленный комиссар… Где он? Жив ли?
С гордостью и в то же время растроганно смотрел Андрей вслед пограничникам… Вокруг солнечный мир! Ослепительный, звенящий детскими голосами! Нельзя допустить, чтобы на них падали бомбы! Нужно не жалеть ни сил, ни времени, готовить бдительных и достойных защитников.
Хотя, быть может, важен и благороден его порыв — помочь инвалидам войны в их теперешней жизни, но пограничный патруль напомнил ему завет Белояра: пополнять его полк. Вспомнился Виктор. Как там парню служится? Нравится ли ему курсантская жизнь? И не беспокоит ли ранение? И сразу же мысль: а Крыж где-то ходит, не наказанный и постоянно опасный. Враг ходит рядом, и в этом он, Оленич, повинен.
Нет, в этой жизни не соскучишься! Лежа на госпитальной койке, думал, что до конца дней своих отрешен от жизни. Не очень-то верил, что он может еще почувствовать себя бойцом. И вдруг подарок судьбы — сверкающее море, веселые, беззаботные детские голоса, люди, мирно отдыхающие, ослепительное солнце, чайки, белые паруса. И сам он, Андрей Оленич, еще не старый, опьяненный жаждой жизни и ощущающий внутреннюю духовную и физическую силу.
Андрей еще никогда в жизни так не чувствовал себя свободно, раскованно и легко!
У ворот Чибисового подворья он увидел мотоцикл Романа: значит, есть какие-то новости. Но во дворе, у столика под абрикосом, сидела девочка в белом халате. Сначала он подумал, что из больницы сестра пришла, но увидев у ее ног подойник, догадался: Ляля!
«Вот она, еще одна твоя забота!» — мысленно сказал сам себе, подходя к девочке.
Она поднялась ему навстречу — так похожа фигурой на Таню! И глаза мамины — вопрошающие. На ее круглом личике Оленич искал черты Гордея Криницкого и не улавливал их. В глазах — любопытство, ожидание, настороженность. Наверное, Ляле хотелось узнать правду, но она боялась ее. Представил сейчас на этом месте Гордея, и сердце зашлось: сирота, забытая самыми родными, еще и не знающая, что такое родство, что означает, когда рядом близкий человек, которому можно довериться и с которым чувствуешь уверенность и спокойствие? Невольно слезы навертываются на глаза.
— Здравствуйте, Андрей Петрович, — остановилась в шаге от него, замялась, не зная, как вести себя. — Мне сегодня тетя Варя рассказала о маме и об отце. Мне даже не верится… Правда, что есть отец?
— Да, правда.
— Может, он и не считает меня за свою дочь? Вот выросла, а он и не показался…
Ляля чуть-чуть не заплакала — голубые глаза блеснули слезами, заморгали. Девочка даже отвернулась. Роман упрекнул ее:
— Лялька, чего выдумываешь? Кто б говорил о нем, если бы он не признал тебя? Ну, ладно, вы тут разговаривайте, а я съезжу к отцу в гараж. Через час заеду за тобой, на ферму отвезу.
Ляля словно не слышала и головы к нему не повернула, она вся была во власти таких необычных размышлений и таких волнующих чувств.
— Роман правильно говорит, — успокоительно произнес Оленич, грустно улыбнувшись. — Как отец мог отказаться от тебя, если он даже не знал о твоем существовании?
— Но почему? Почему? — встрепенулась девочка. Это было так неожиданно и так непонятно, что у нее даже глаза сразу просохли и брови взметнулись кверху.
Оленич хотел было сказать, что ее мать и отец не успели узаконить свои отношения, что Татьяна Павловна, ничего никому не объяснив, уехала, но в последнее мгновение сдержался: ей было бы горько осознать, что так сложилась ее жизнь. И тут же подумал: «А ты сам как поступил? Бросил женщину при своих интересах, даже не оформил брак. Что она теперь думает о тебе? А вдруг она в положении?» Это так глубоко взволновало его, что он, разговаривая с девочкой, проявляя участие в ее судьбе, ощущал угрызения совести.