Вдруг внимание всех привлек доносившийся откуда-то странный шум и какой-то высокий женский голос - то ли крик отчаянья, то ли зов о помощи. Не успел Оленич выйти за ворота, как увидел толпу людей, а впереди высокую, с воздетыми руками, всю в черном, Пронову. Она шла и кричала:
- Люди! Люди мои дорогие! Поверьте мне, я не знала, что он живой! Не знала, что он палач! Что полил людской кровью землю! Люди, не знала я!…
Следом за ней шли инвалиды, и в том числе Латов, шли колхозники, бежали детишки. Оленич, схватив костыли, которые принесла ему Люда, побежал навстречу Проновой.
- Евдокия Сергеевна! - громко сказал Оленич. - Опомнитесь! Люди знают! Мы все знаем о Крыже и об Иване.
На мгновение она умолкла, глядя на него почти невидящими глазами, но все же поняла, кто перед нею, потом выдохнула, долгий и судорожный стон - может быть, это был стон успокоения, а может, облегчения. Но тут же, испуганно протянув руку с длинными пальцами в направлении околицы села, где за выгоном и лугом начинались острова, проговорила громко и внятно:
- Ты - красный командир. Иди возьми его и задуши, проклятого! Он там прячется. Я видела его! Не-ет, мне не померещилось! Я ходила проведать своего Ивана и увидела… И хоть лицо у него изуродовано, точно собаки его рвали, я узнала, это он! Иди и убей его! И мы все пойдем… Но ты скажи людям, что я не виновата! Тебе поверят. Никому не поверят, а тебе - поверят.
Все, кто был во дворе Чибисов, присоединились к толпе. А впереди двигалась машина с пограничниками…
У последней тропы перед болотами навстречу машине вышел солдат с автоматом. Он подошел к Отарову и доложил что-то, показывая кивком в сторону островов. Майор сошел с машины, повыпрыгивали и солдаты. Через одну-две минуты Отаров сказал, обернувшись к людям:
- Прошу вас остаться здесь. Возможно, предатель вооружен.
Но следом за солдатами все же пошли несколько человек - Оленич, Кубанов, Латов, Пронова, прижавшая к груди костлявые кулаки. Вдруг Оленич обернулся и позвал Евгению Павловну:
- Женя, пойдем: этот предатель - убийца твоего отца.
Но люди все-таки шли - медленно, грозно. Гул движущейся толпы доносился до самых болот. Казалось, идет мощная волна штормящего моря. Крыж услышал шум, потом увидел толпу и пограничников. Он заметался среди кустарника и понял, что выхода нет: с одной стороны болото, с другой - разъяренная людская лавина. На какое-то мгновение он вспомнил всех тех, кого расстрелял, замучил, утопил в болотах. Показалось, что на него наступают убитые молоденькие комсомолки, и женщина с отрезанной грудью, и мужчина с кровоточащей звездой… Все восстали из могил и болот и движутся на него, чтобы растоптать и уничтожить своего палача. Он хотел всмотреться в надвигающихся людей, но ослепленные страхом глаза уже ничего не видели, его мозгом овладел ужас: это был конец, надвигалась сама смерть…
Гул нарастал и приближался, многие становились нетерпеливее: седая Прониха с оханьем взмахивала длинными руками, Борис Латов старался вырваться вперед Отарова и Оленича. Ребята-призывники, чувствуя себя причастными к операции по захвату преступника, слегка побледневшие, старались держаться ближе к молодым бойцам. Даже Кубанов, жизнь которого давно пошла по мирным рельсам, не переставал удивляться тому, что происходит, шептал Жене:
- Какая судьба! Андрей все еще не вернулся с войны!…
Евдокия Сергеевна увидела Крыжа и завопила:
- Вот он! Люди! Хватайте его! Разорвите на части упыря!
Латов кинулся вперед, но Отаров крикнул:
- Стой!
Крыж неожиданно вышел навстречу людской лавине, но остановился, и его обезумевшие глаза точно остекленели. Он поднял руки и испустил вопль ужаса и смертельного страха. Воздетые руки опали, он начал медленно падать на песок на краю обрыва…
Первыми подбежали солдаты. Они перевернули Крыжа: он был бездыханный.
- А, подох, проклятый! - проговорила Прониха, отвернулась и пошла в село.
Отаров дал было команду солдатам погрузить тело в машину, но Латов загородил им путь:
- Не трогать! Нет ему места на земле, - и столкнул ногой мертвеца с обрыва в болото.
Люди смотрели, как пузырилась темная поверхность воды, как выходил зловонный газ…
25
Эдуард спросил у Оленича:
- Капитан, что мне теперь делать?
И Оленич ответил:
- Жить. Жить лучше, чем жил.
И стоял посреди двора матрос Латов. Он сказал:
- Я тоже хотел спросить об этом у тебя, капитан. Но мне поздно жить…
- Почему? - крикнул Оленич.
Латов ничего не ответил. Он стоял и шатался. Всегда сильный и уверенный, сейчас он был бессилен. Он посмотрел на Оленича словно откуда-то издалека, из страшной дали, может, из давно прошедшего, а может, из невидимого будущего. И было в его облике, в его обмякшей, потерявшей упругость фигуре такое, будто бы он попал не туда, куда шел, и видел перед собой уже пустое и ненужное. Неверной походкой, стараясь держать равновесие, он пошел к столику под абрикосовым деревом, прислонился к стволу плечом и произнес:
- Отец посадил в день ее рождения… И в этом стволе пули, убившие ее. Это дерево уже все истлело внутри, а стоит… Я тоже стоял… будь я проклят! Будь я трижды проклят! Я жил, а палач смеялся надо мной! Он ходил вокруг меня и шептал про себя: «Обкорнал я тебя, Латов! Вогнал в тебя пули из немецкого шмайсера!»
Все, кто был во дворе - Оленич, Эдик, Кубанов и четверо ребят-десятиклассников, - молча слушали. Никто не старался ни утешить, ни успокоить старого матроса.
Латов стоял на коленях, все еще обнимая дерево, но вдруг поднялся и, собрав последние силы, пробормотал:
- Пойду попрощаюсь с нею.
Он пошел в дом Чибисов, где когда-то жила его невеста, его Оксана, и откуда шагнула навстречу смерти. Оленич не успел среагировать, что может случиться. Он считал, что попрощаться перед портретом вполне естественно. Он забыл, что на столе лежат фотографии расстрела и гребень, подаренный Борисом Оксане перед уходом на флот…
Послышался глухой стон мужчины, дверь грохнула, и на пороге появился почти бесчувственный человек. Латов переступил через порог. Он сделал несколько шагов снова к тому месту, где только что стоял на коленях. Но не дошел, взмахнул культями рук и со всего размаха, всей тяжестью огромного тела упал навзничь.
Только кружево пены выступило между губами.
- Люда! Быстрее! Женя! - крикнул Андрей.
Но было видно, что Латов умер. Подоспевшие Людмила и Евгения Павловна уже ничего не могли сделать. Оленич растерянно озирался вокруг. И вдруг воспрянул духом, увидев у ворот карету «Скорой помощи» и спешащего во двор врача в белом халате. Медик шел по дорожке, внимательно всматриваясь в лица мужчин. Остановился возле Кубанова и спросил:
- Где больной? - Достал из кармана халата бумажку и прочел: - Оленич Андрей Петрович.
Андрей подступил к человеку в белом халате:
- Оленич - это я, но только я не болен. Вон человек упал…
Врач окинул Андрея беглым, почти безразличным взглядом:
- Все говорят, что не больны. И в то же время здоровых людей практически нет…
- Это ваше убеждение? - спросила подошедшая Евгения Павловна, внимательно присматриваясь к врачу. - Погодите, погодите, милейший! Да вы хоть помните, кто вам подписывал диплом? Ну же, потревожьте свои извилины! Кто был председателем государственной комиссии?
- При чем тут это? Я приехал за больным и обязан доставить его по назначению.
- Так кто вам подписывал диплом?
Наконец врач сообразил, что вопросы ему задают не праздные, посмотрел на Дарченко и, удивленный, отступил на шаг:
- Не может быть! Вы, Евгения Павловна! Так вы тоже приехали за этим же больным?
- Да, я к нему приехала. А вас кто направил?
- Главный врач.
- Передайте ему, что за такие дела можно лишиться квалификации. Вы меня поняли?