- Эх, дорогие мои земляки! На крыльях бы полетел в родной край, да крылья мои обожжены. Вот вы приехали и привезли с собой запах нашей степи. И я счастлив. Что человеку нужно? Чтобы помнила его родная земля, чтобы любили его люди. А уж я так помню все до малейших подробностей - и бескрайнюю степь, и огненные наши зори, и изменчивое, вечно манящее море, смоленые шаланды и плоскодонки. Как мы ходили с Борисом Латовым да с Ильей Добрынею за кефалью и скумбрией. И как мы все чуть ли не передрались из-за вашей Оксанки… Каждого человека помню.
Неожиданно Негородний умолк, невидящие его глаза словно искали кого-то среди присутствующих, потом извинительно сказал:
- Неосторожно я зацепил ваше сердце, Федос Иванович, но не вспомнить Оксану - грешно. Простите.
У старика слезы на глаза навернулись:
- На тебя гляжу, а ее вижу. Вы же - зернышки одного колоска. Сожженного колоска…
- Вот вернешься и вроде от имени всех не вернувшихся с войны придешь, - убеждала Варвара.
Людмила наклонилась к Оленичу и прошептала:
- Надо помешать: они уговорят его. А ему же нельзя. Нельзя.
- Не будем вмешиваться. Все идет правильно. Они этим выражают ему свою любовь и уважение, и всем тем, кто не вернулся в село.
А Петро говорил:
- Я не вернусь уже домой: не доеду. Вот хочу предложить капитану Оленичу поехать к вам. Заместо меня. Ему нужно полечиться возле моря, а где же море лучше для лечения, как не у нас? Гордей Михайлович, вы слышите меня? Посылайте его в Булатовку. Не пожалеете.
- Подумаем над этим. Это далеко от Тепломорска?
- Да почти рядом: пятнадцать километров.
Варвара сразу с допросом:
- А вы, капитан, одинокий или есть семья?
- Ну, какой же из меня кормилец? Я могу быть только обузой. Так что приобретение для вашего колхоза небольшое…
- Мы не выгоды ищем, дорогой товарищ! - с достоинством произнес старый чабан. - Мы берем часть забот на свои плечи, чтобы государству легче и нашим душам светлее.
- Приезжай к нам, капитан, - приподнялась и поклонилась Варвара, - не пожалеешь. Невесту тебе подберем ласковую да заботливую. Народ у нас характерный, с выкрутасами, но в общем-то добрый.
- Да, интересно бы у вас пожить, - сказал Андрей. - Один Дремлюга чего стоит. Кто написал так лихо о нем, не знаете?
- Как не знаем? - подняла голову к Оленичу Варвара. - Написала дочка учителки Татьяны Павловны. Мать померла, а Ляля сироткой выросла…
- Варвара! - крикнул Негородний.
Людмила и Андрей, потрясенные новостью, повернулись к Гордею, который все время стоял позади них у самой двери, но его уже не было.
- Значит, у нее дочка сиротой осталась? - почти простонала Люда.
Негородний укорил землячку:
- Что ты, Варя, наделала! Здесь никто, кроме меня, об этом не знал. Хотел же тебе, Андрей, сказать на всякий случай, да не успел. Ах, как нехорошо вышло!
- Да что получилось-то? - Растерянная Варвара поглядывала на всех присутствующих, не понимая своей вины.
- Наш главный врач, - объяснил Андрей Варваре, - полковник Гордей Михайлович, любил Татьяну Павловну. Уехала она от него…
- Ой, и впрямь вышло нехорошо… Но ведь я ж ненароком!
Федос Иванович выждал, пока все умолкнут, произнес успокоительно:
- Чего завели такую секретность? Девочка выросла. Там такая писаная красавица! И не знает, что у нее есть отец. И отец не знает о ней ничего. Житейские дела… А вы завели военные тайны. Надо немедля все рассекретить, пусть знают друг о друге.
- Ну, так это же совсем другой вопрос! - обрадованно воскликнул Оленич. - Мне есть смысл ехать туда… Все дороги ведут к вам, словно в Рим.
Людмила потянула его за рукав и прошептала:
- Пойдем, Андрей, пусть они о своем поговорят…
В коридоре она спросила, задыхаясь от своего вопроса:
- Неужели поедешь? - И тут же сама себе ответила, как выдохнула свою затаенную боль. - Поедешь! Тебя не остановишь ничем…
Он не успел ей ответить: она сорвалась и побежала по коридору, потом скрылась в своей сестринской палате.
15
К знакомству, перешедшему в любовный роман с Таней Рощук, Гордей Криницкий относился не слишком серьезно, казалось, эта связь долго не могла продолжаться, и мысль о браке даже в голову не приходила. Но девушка ему по-настоящему нравилась, была в ней какая-то загадка, которая привлекала и подогревала интерес. И еще одно, что вызывало любопытство, - цельность натуры, присущая и самим Криницким. Вроде появилась какая-то дальняя родственница…
А началось все с того первого дня открытых дверей в госпитале, с четверга, когда учебные заведения города решили взять шефство над инвалидами войны, прислали юношей и девушек, чтобы хоть чем-то помочь, чуть-чуть облегчить существование искалеченным людям. Учительница из первой средней школы привела группу учеников и распределила по палатам, а в сорок восьмую, где обитал лейтенант Негородний, ребят не хватило. Тогда Татьяна Павловна решила, что на некоторое время возьмет нагрузку на себя.
Как потом выяснилось, она вначале рассказала инвалиду о городе, где находился госпиталь, о горах Карпатских, о реке Днестр, о бандеровщине и о смерти товарища Сталина, об общем по всей стране голоде. Картина вырисовывалась не совсем радостная, но офицер требовал правды, и Татьяна Павловна с горечью про себя отмечала, что эта правда - не бальзам для больного человека. Потом он попросил написать письмо от него в родное село, чтобы узнать, как живут его земляки и какие послевоенные беды свалились на них.
- Неужели они бедствуют и голодают? - тихо, с болью в голосе спросил Негородний и, не дожидаясь ответа, продолжал: - А какие места богатые у нас! И земли родят хорошую пшеничку, и овцам да птицам простор, и море у нас рыбное! Не должно бы быть голодухи…
Гордей Михайлович, обходя больных, зашел и в сорок восьмую палату.
- О, к нам зашел наш главный! - сразу же воскликнул Петр.
Со стула поднялась довольно высокая, стройная молодая женщина лет двадцати пяти. На Гордея Михайловича глянули большие глаза, лихорадочно блестевшие. Голос у нее оказался тихий, вкрадчивый, подкупал искренностью:
- Помешаю вам? Я, наверное, много времени отняла? У вас ведь работа! Мне уйти?
- Ну что вы так всполошились! Сидите.
- Мне очень неловко…
- Все равно на улице начинается дождик, так что не торопитесь.
- Ой, я побегу! У меня так много работы!
Негородний приподнял голову:
- Спасибо вам, Татьяна Павловна! С вами было очень интересно! Пожалуйста, придите еще, а?
- Хорошо, хорошо. Я приду, приду обязательно, - проникновенно звучал ее голос.
Гордей Михайлович вышел с нею на улицу. Уже темнело. Накрапывал дождь.
- Разрешите вас немного проводить? - спросил Гордей Михайлович.
- Если вам позволяет время, пожалуйста.
А через несколько минут хлынул сильный дождь.
Гордей Михайлович схватил Татьяну Павловну за руку, сорвался на бег, увлекая за собою. Девушка охала, протестовала, но бежала и роняла слова:
- Да вы же совсем промокли! И зачем вы пошли! Как вы назад в таком виде вернетесь?
Потом, когда уже остановились у дома, где она жила, нерешительно промолвила:
- Мне жалко, что вы из-за меня терпите такое. Может, ко мне войдете?
Видно было, что она пригласила из вежливости, и теперь боялась, что он согласится. Но Криницкий не обратил внимания на ее смущение и пошел следом.
Жила Рощук в одной маленькой комнатке, забитой книгами и подушками. «Странно, - подумал Криницкий, - зачем подушек столько?» И спросил ее об этом напрямик»