Возвратясь в гостиницу, Эдуард застал отца полным нетерпения:
- Что принес, сынок? Говори, не мучь! И ничего не бойся.
- Не бояться? Тебе-то что? Сколько лет жил-поживал в свое удовольствие. Как птичка божия, которая не сеет, не жнет, а сыта бывает всегда. Живи и дальше. Кто тебе помеха? Но почему я должен ввязываться в твою игру со смертью? Зачем я тебе? Успокойся!
- Может быть, и надо бы успокоиться. Но жажда мести сильнее разума. Ты даже не представляешь, как душа злорадно ликует и восторгается, когда твой враг корчится в предсмертных судорогах!
- Ты говоришь страшные вещи. Я могу уйти от тебя, если у тебя цель только отомстить.
- Да ты что, сынок! Я все время только и думаю, чтобы тебе не навредить. Что там, в госпитале?
- Последние новости: Оленич может уехать, а может и остаться; в него влюбилась старшая медсестра Криницкая. Она родная сестра начальника госпиталя.
- Как, он еще годится, чтобы его женщина любила?!
- Да, это так. И кажется, он тоже к ней сильно расположен. И эта женщина, скажу тебе, похлеще Ренаты: такой красивой даже я еще не встречал, хотя приходилось снимать чуть ли не мадонн. Я бы сам поволочился за нею, да она и разговаривать со мной не станет. Тем более, что я там вел себя довольно откровенно и совсем не по-джентльменски.
- Для женщины это ничего не значит. Сам же рассказывал, как Рената и визжала, и брыкалась, и обзывала, а потом даже отпускать не хотела. И это при том условии, что ты, кроме любви, ничего ей не дал. А поднеси ей стоящую вещицу - распластается, откуда и любовь возьмется.
- Эта - не продается и не покупается.
- Золото, бриллианты - это больше чем господь бог. А что мы значим перед силой божьей? Приманку я тебе обеспечу, только поверни дело умело, и ты породнишься с начальником госпиталя.
Старик даже хихикнул, но Эдик сдержанно проговорил:
- Как бы нас не породнили с Колымой! - и словно ушат холодной воды вылил на отца.
Отец сразу же обмяк, опустился на кровать, но Эдик в душе пожалел отца и помог ему овладеть собой:
- Ладно, старик, не расстраивайся, помогу тебе, чем смогу. Сегодня пойду в госпиталь, скажу, что не могу выехать из-за нее, что влюбился по уши и не отступлюсь, пока она не будет моей женой. Можно так с ходу налететь? Эффектно, убедительно. Где приманка?
- Видишь ли, мне надо сходить на вокзал, в камеру хранения. Там мой чемодан.
- Имей в виду, мне через два часа нужно быть там.
Крыж уже поднялся, успокоился, хотел было выпить чего-нибудь, но раздумал. Надел пиджак и вышел за Дверь, но тут же вернулся бледный, с побелевшими от страха глазами. Он даже стоять не мог. Эдик и сам перепугался, не понимая, что происходит со стариком.
- Что еще?
- Выгляни, там в коридоре стоят… старик с седой бородкой… с ним женщина в цветном платке… Посмотри, где они? Не идут ли сюда?
Эдуард вышел в коридор: там действительно стояли старик и женщина и разговаривали о чем-то полушепотом. Он видел их в госпитале, они приехали к кому-то из больных. Через некоторое время они пошли вниз. Эдик вернулся в номер.
- Они ушли вниз. Они тоже тебя знают?
- Да. Старик - Федос Чибис. А женщину не знаю.
- Ну и что же?
- Он меня хорошо знает. А мое же имя у них в селе на обелиске!
- Да, выходить тебе нельзя. Тебе, наверное, вообще нельзя показываться среди людей. Ну как же ты жил до сих пор на земле?
- Слетаются со всех сторон! - сказал со злобой Крыж. - То возникали в снах, кошмаром вставали, а теперь являются мне наяву. И некуда от них спрятаться, они повсюду. Дочь того старика я собственноручно… Она не покорилась мне. Отвергла мою любовь.
- А, видишь! Не все поддаются силе. Видно, была душа твоя черным-черна…
- Она и до сих пор черная. От ненависти, от того, что вынужден таиться, что не могу расправить плечи, развернуть душу свою как хочу! Но ничего, сынок! Мы перетерпим и это лихолетье. Выдержим! И знаешь, будет еще у нас с тобой вольготная жизнь - и лучшая постель, и красивейшие женщины, и шампанское рекою. Будет, дай срок! Только бы избавиться от Оленича. Это, пожалуй, самый страшный враг.
- Неужели ты мог бы, встретив где-нибудь в темном уголке, убить Оленича?
- Не раздумывая ни минуты. А вот ты - не способен. Ты не прошел того горнила, которое закалило меня. Но у тебя другой талант. Я думаю, что твой молодой ум сможет придумать ловушку если не Оленичу, так той красотке. Все равно это будет удар по капитану. По нему! Эти интеллигентики все могут перенести, всякие физические страдания, пытки, но душевного оскорбления они не могут вынести. Плюй им в душу, Эдик! В душу!
17
С удивлением Оленич наблюдал, как усложняется вокруг него обстановка. Приезд земляков лейтенанта Негороднего - старика Чибиса и Варвары - словно перевел в практическую плоскость решение о поездке Андрея в таврические степи, к морю на лечение. Появление фотографа Эдика, который скорее похож на человека что-то вынюхивающего, кружащегося вокруг Людмилы Михайловны, вынуждало его быстрее решить главный вопрос жизни - отношения с Людой. А весть о том, что где-то живет девочка - сирота Ляля, которой невдомек, что ее отец тоже одинок?… И он, Андрей Оленич, может способствовать их встрече.
Время поездки зависит от того, как он подготовится, пользуясь благами и возможностями госпиталя, чтобы восстановить свои жизненные силы. Поэтому в последние дни он напряженно занимался гимнастикой, подолгу ходил не только во дворе, но и по улицам города, особенно много времени проводил в старом городском парке и на берегу Днестра. Почти все время на свежем воздухе, на солнце и постоянно находил себе занятие. Госпитальные работники, наблюдая за капитаном, которого здесь буквально все знали, только качали головами, удивляясь настойчивости и выносливости еще недавно истощенного человека. За каких-то две недели он выпрямился, кожа на лице разгладилась. Гордей тоже следил за ним, обследуя, удовлетворенно отмечал, что силы больного быстро восстанавливаются и организм входит в нормальный ритм деятельности.
И только Людмила не находила себе места от беспокойства. Мысль, что Андрей может скоро, очень скоро уехать, мучила ее, а тяготение к нему, на которое она иногда была готова, обжигало сердце. Недоумевала, почему он старается не замечать ее, хочет показать, что она ему только друг, хороший, заботливый друг и ничего больше. Бывали минуты, когда она сердилась на него, готова была наговорить ему дерзостей, отомстить за то, что он так отстраненно держится с нею. Даже в их дом стал заходить реже.
И все- таки были минуты, когда они оставались вдвоем, и тогда Людмила замирала, ожидая, что Андрей подойдет и все объяснится. Она затаив дыхание следила за ним и видела, что и он волнуется, мучается, что он робеет, не то что не хочет, а боится посмотреть на нее! И в таком изнеможении проходили минуты, и они, не сказав друг другу самого заветного, самого главного, расходились, унося нерешенные сомнения.
И каждый из них ругал себя и корил другого, но не находил успокоения и ждал снова такой минуты, когда случайно столкнутся. Людмила, более отчаявшаяся, сама искала уединения с Андреем, да и он не избегал этих встреч, но до объяснения не доходило: главным препятствием было и его увечье, и то прошлое, что висело на совести вечным грузом, - долг перед Женей. Он понимал, что прошло почти тридцать лет и та первая горячечная фронтовая любовь остыла и отдалилась в такое далекое прошлое, из которого возврат невозможен, но и ничего не мог поделать с собой. Ждал, пока любовь к Люде заслонит и развеет и тот сорок второй год, а вернее, лишь несколько осенних дней в октябре, когда война свела его и Соколову и тут же разбросала в разные стороны, и все, что мешает им сблизиться. Он понимал, что сейчас ему нужна хорошая встряска, резкая перемена в жизни, один решительный шаг, чтобы все стало по-иному, чтобы на все на свете - на свою жизнь, на судьбу - взглянуть по-новому, сказать самому себе правду. Все равно когда-нибудь нужно будет произвести ревизию и переоценку.