Гордей Михайлович кинулся ч телефону:
- Дежурный врач? Немедленно карету в городской парк. Да, с носилками: там ранен Виктор. Вы слышите меня? Отдайте распоряжения, чтобы готовили все к операции. Я сам буду у стола.
Кубанов схватил Галю за руку:
- Девочка, быстрее бежим в парк! Мы должны быть там! Бежим!
Галина сквозь рыдания бормотала:
- Мне страшно… У меня перед глазами бледное лицо Вити… До сих пор вижу, как сквозь пальцы Мирославы сочится Витина кровь…
- Пойдем, пойдем! - увлекал ее Курбанов. - Ты же медик, ты всегда должна быть первой там, где страдает человек…
Все стихло.
За широким окном столовой пламенел закат. Красное, замешанное на вечерней синеве зарево окрашивало все предметы в комнате и лица Андрея, Люды и Гордея в какой-то неправдоподобный цвет. И каждому из них на миг показалось, что мир превратился в преисподнюю и все в жизни потеряло свой смысл. Потрясение было настолько сильным, настолько глубоким, что трудно было сохранять душевное равновесие.
Что- то тонкое-тонкое и хрупкое-хрупкое лопнуло в Олениче и разлетелось на мелкие колючие осколки. Он так ясно ощутил это что-то, которое разлетелось со звоном и подкосило ноги.
- Люда, мне холодно. Свинцовый холод сжимает всего меня.
- В постель! - громко и властно сказал Гордей. - Немедленно в постель!
- Погоди, Гордей… Мне же нужно узнать все о Вите. Я выдержу, выдержу…
- Немедленно ложись. Ты все будешь знать. Тебе все скажут. А пока ложись.
- Нет! Я выдержу. Я должен выдержать. Они хотели свалить меня? Нет, я выстою и на этот раз… Люда, милая, прислонись ко мне. Так, хорошо. Теперь я должен выдержать: я и за тебя в ответе, не только за Витю…
Во дворе прошумела машина, и Гордей выбежал из квартиры.
Появился Кубанов. Он подошел к Андрею и взял его руку:
- Андрюша, Витя жив. Что самое главное. Рана опасная, но он жив.
- Кто?… Кто это сделал? За что? Неужели ревность? Не верю.
- Узнаем. Это мы узнаем.
- Люда, спроси: в каком он состоянии? Пойди и приди. Только быстрее вернись. Слышишь?
- Да, конечно.
Кубанов сказал:
- Мне надо отлучиться на несколько минут.
Но он не успел выйти, снова зазвонил телефон. Николай бросился к аппарату. Оленич последовал за ним: теперь каждый звонок может оказаться важным. Кубанов кричал в трубку:
- Алло! Алло! Кто звонит? Говорите! Алло! Вас слушают, говорите!
Положил трубку. Но телефон зазвонил вновь.
- Погоди, - сказал Андрей. - Это меня. - Он взял телефонную трубку и спокойно произнес: - Оленич.
В ответ послышалось негромкое:
- Крыж.
И трубку повесили.
Жар ударил в голову до корней волос. «Неужели жив тот самый трусливый Крыж?… Зачем он вышел на меня? Я ему мешаю? Но почему так торопливо произнес фамилию и так поспешно повесил трубку? А возможно, это не он сам? Может, кто-то сообщил о нем? Нападение на Виктора - и тут же ненавистное имя: Крыж! Как это объяснить?»
А что, если это удар в спину? Свалить его, сбить с ног любой ценой. Отплатить за тот страх, которому подверг Оленич в сорок втором, заставив стоять под градом пуль и среди взрывов? И за ту пистолетную пулю!
«Это враг! Идет за мною следом! - лихорадочно думал Андрей, приходя в себя от неожиданности и от внезапного удара. - Враг! Настоящий, вне всяких сомнений, и к тому же - самоуверенный. Наглец, если это он сам назвался. А если сообщили о нем? Предупредили меня, предостерегли? Тогда - опасно».
- Кто звонил? - спросил из столовой Кубанов.
- Не знаю. Но, кажется, за мной идет по пятам враг. Тот самый трус, изменник. Убийца капитана Истомина.
- Да ну?! Разве такое возможно?
- Как видишь. Выходит, тогда я промахнулся, лишь повредил ему лицо. Теперь у него должна быть вывеска иной… Но каков, а?
- Допустим даже - это он, так ему бы не в драку с тобой лезть, а спрятаться подальше.
- А почему бы меня не спрятать? Подальше и поглубже? Может, это для него легче и удобней?
- Давай сообщим куда следует. Пусть ищут.
- Не надо, Николай. Мы пока ничего не знаем. Может, кто-то подкинул мне эдакую шпильку: авось кольнет немного. Я сам в этом разберусь. И сообщу куда следует в свое время.
- Как знаешь. Но я бы не стал выжидать.
- Ты не чувствуешь за собой ни вины перед памятью капитана Истомина, ни чувства мести, ни жажды борьбы. Видишь, он враг мой личный и нацелился мне в спину…
Быстро вошла взволнованная Людмила, кинулась к Андрею, обняла его и сквозь слезы шептала:
- Все хорошо, Андрюша! Все хорошо: Витя живой и рана его не опасна! Нужно немного времени, и он встанет на ноги. У него сердце хорошее, твердое, как у тебя, сказал Гордей. Операцию мальчик перенес хорошо. С Витей все в порядке.
- Спасибо, дорогая.
Андрей гладил ее волосы.
- Спасибо, Люда, - снова проговорил он нежно и растроганно. - Ты всегда приносишь мне приятные вести, всегда возрождаешь к жизни.
На следующий день Кубанов прощался.
- Друзья мои, я счастлив, что побывал у вас, - растроганно заговорил он за завтраком. - Я увидел новый, неведомый мне мир. И скажу честно: что-то во мне преобразилась. Обещаю наведываться к вам - и к тебе приеду, Гордей Михайлович, и к вам, милые влюбленные. Мы с Гордеем Михайловичем завидуем вам. Но может быть, такая же радость когда-нибудь явится и к нам.
27
Отъезд же Андрея пришлось отложить до тех пор, пока все не выяснится с Витей. Парень выздоравливал быстро. Молодой, сильный организм рвался к жизни, и люди, окружившие раненого, помогали ему. Уже через месяц он стал усиленно готовиться к вступительным экзаменам.
Осень и зима были трудными, и не только из-за ранения Виктора, но также из-за суда над Богданом Дудиком. Все было очень сложно оттого, что за Богдана заступилась Галя, написал покаянное письмо Оленичу Эдуард Придатько, в котором просил по возможности облегчить участь ревнивого хулигана. Может быть, Оленич и не обратил бы внимания на просьбу фотокорреспондента и на его запоздалое осуждение своего поведения, но длинная и путаная фраза в письме насторожила Андрея и заставила призадуматься. И даже пойти навстречу Эдику. В самом конце коротенького письма было написано:
«Мне бы сейчас быть возле вас и поговорить, вы бы мне поверили, но поскольку я далеко и приехать к вам У меня нет никакой возможности, то прошу поверить на слово: мы с вами встретимся обязательно, ибо не можем не встретиться, потому что нас связывает одно очень важное дело, и тогда вы поймете, что моя просьба облегчить долю Богдана оправдана моими честными устремлениями».
Комиссар Белояр, которому Андрей показал письмо, упрекнул:
- Вы, капитан, скрыли от меня то, что произошло с вами в бою в сорок втором и что все события, развернувшиеся сейчас вокруг вас, - продолжение той истории. Я могу понять вашу деликатность: вы не хотели меня перегружать. Но помните, в вашей борьбе претив того давнего врага не давайте ни места, ни оружия вашим сыновьям. Не допустите вражды между ними. Если ваша борьба правая, то вражда сыновей будет вашим неправым наследством. Сыновья должны бороться только против врагов Отечества. Надо верить в лучшие порывы молодых.
Оленич поверил, но суд не нашел смягчающих обстоятельств и вынес приговор Дудику: пять лет в исправительно-трудовом лагере. На суде и во время следствия никаких других имен не фигурировало.
Но трудность жизни в доме Криницких была еще и в том, что над всеми висел, как призрак, отъезд Оленича в Таврию. И хотя срок расставания отдален до весны, Людмила не находила себе места. Она старалась постоянно быть возле Андрея, потому что боялась одиночества теперь, когда познала тепло и уют семьи, радость заботы о милом и дорогом человеке. Эта забота была настолько непохожей на постоянную, привычную, ежедневную заботу о больных, что она считала это настоящим счастьем, выпавшим на ее долю, и все время боялась, что оно вот-вот прервется.
Когда уехал Виктор, Люда, убрав в комнате, где жил приемный сын, сказала, обращаясь больше к Гордею, нежели к Андрею: