Все вокруг празднично: двор подметен, возле двора вычищено, кусты желтой акации подстрижены, хата побелена. На заборе повешен ковер, а на нем прикреплены двойной портрет жены Марии Никитичны и Оксаны - меньшей дочки, отдельно карточка Ефима, среднего сына, погибшего в горах Югославии.
Булатовцы знали горькую историю дядьки Федоса. С женой и дочерью все произошло, когда его самого не было: находился в эвакуации с отарой племенных мериносов, и возвратился лишь в конце сорок третьего, сразу же, как только пришли наши войска. Гаврила попал в плен в первые дни войны недалеко от западных границ, был ранен, продан в хозяйство бауэра и работал на правах раба. Возвратился лишь в сорок пятом году. И только Григорий прошел войну без ранений.
В праздничный День Победы Чибисы садились к столу прямо на улице. Отец наливал розового вина в рюмки, поднимал первую и негромко произносил:
- За мать, Марию Никитичну…
И, опустив голову на грудь, долго молчал, вспоминая все пережитое и радостное, что было, и горькое, что выпало ему. Потом наливал вторую и говорил:
- За Ефима! - И после паузы добавлял всегда одно и то же: - Надо бы съездить в те горы, может, кто помнит его.
Третью рюмку он выпивал за Оксану и после этого уже не прикасался к вину целый день, но не отходил от стола. Григорий и Гаврила со своими семьями проведывали знакомых и родственников, бывали на митинге у обелиска и братской могилы, а старик все сидел возле стола: кто бы ни проходил, каждого просил выпить рюмочку за упокой Марии, Ефима и Оксаны. Приходили и любители хлебнуть на дармовщинку, но больше рюмки они не получали, а просить еще стеснялись. Вечером, когда Гаврила и Григорий заносили столы, когда невестки убирали посуду и съестное, уносили ковер с портретами и вешали на привычное место - в горнице над кроватью - и уезжали, расходились по домам, Федос Иванович оставался один. Он наливал графин вина, брал стакан, ставил на круглый дощатый столик под старым абрикосовым деревом, что росло между бассейном для воды и подвалом, и садился думать о своей жизни и о тех, кого любил и кого отняла у него война. В сумерках появлялся безрукий матрос Борис Латов. Приходил он трезвый, молча выпивал стакан вина и садился рядом со стариком. Минут через двадцать он выпивал второй стакан, поднимался и уходил прочь.
«Серьезный человек! - думал про Латова старик. - Может же держать себя, а не хочет. Почему? Да потому что жить он предполагал вместе с Оксаной, а ее убили, и его жизни нет опоры на земле. Мечется, лютует, видно, смерти ищет, а она не берет его, мимо проходит. И война его сберегла…» Во время штурма высоты под Керчью Борис подхватил знамя из рук падающего матроса. Сам высокий, да еще знамя вздымал над собой - вел матросов по обрывистому склону, но пули секанули по рукам, раздробили ладони. Теперь вместо пальцев - черные кожаные чехольчики, страшные даже по своему виду. И если кто попадется ему, когда он бушует, то стерегись: расквасит, размесит лицо в кровь. Зверь-человек становится, и не унять его, не убрать. Милиция не хочет возиться с ним, только предупреждает, и всегда в последний раз И люди к нему относились по-разному - одни, особенно женщины, жалели, другие боялись, обходили его, словно волка, стороной, третьи вообще перестали считать его нормальным, а с такого - какой спрос? Но и Латов тоже не ко всем одинаково относился. К старику Чибису он располагался всей душой, любил как отца, как единственного бога на земле, а Гаврилу Чибиса ненавидел всем своим существом, злобствовал против него, оскорблял где попало и в любое время - бывая трезвым или пьяным. И только за то, что старший сын Федоса Ивановича, хоть и не по своей вине, попал в плен и в Германии работал на немца. Каждая встреча с Гаврилой вызывала у Бориса неописуемую ярость, он всегда набрасывался на пожилого, израненного и больного человека и старался ткнуть культями в физиономию. Гаврила Федосович если где слышал голос Латова, то старался уйти быстрее и дальше.
От старших Роман узнал, что Борис очень любил Чибисову Оксану, и перед тем, как ему отправиться служить на флот, они договорились пожениться, когда он вернется со службы. У Оксаны много было поклонников, сватались парни-булатовцы и из других сел. Она была такая красавица, что мимо нее никто не мог пройти равнодушно. Даже женщины любили ее за красоту, которая хоть и вызывала зависть, но вызывала и уважение. Особенно один надоедал - районный заготовитель кож. После того как Латов ушел на службу, этот заготовитель зачастил в село, свататься к Оксане. Но куда там! Она и слушать не хотела…
Обед на свежем степном воздухе длился долго. В раздумьях о старике Чибисе и его семье Роман даже позабыл, зачем приехал. Тоня произнесла утомленно:
- Ух, не могу! Разве можно съедать за один раз столько мяса? Ужас!
Дядька Федос лукаво подмигнул хлопцам:
- Что значит женский пол! Слабаки в еде, потому им и силы мало дано.
Роман вспомнил просьбу тетки Варвары, подхватился:
- Дядя Федос, овцы потянулись в посадку!
- Не годится, - поднялся Чибис. - Нельзя овец пускать в посадку, шерсть попортят. Пойдем завернем…
- Мы тоже, - поднялись ребята.
- Сидите, сидите, - остановил их чабан. Он успел заметить, как Роман подал ему знак, что хочет что-то сказать наедине. - Собаки взбаламутятся. Не бросайте Тоню одну.
Собаки, залаяв, побежали вперед заворачивать отару от лесополосы, а Роман и Чибис шли и разговаривали.
- Вижу, ты забеспокоился. По делу ко мне?
- Да. Мне бы пора уже ехать к развилке тепломорской трассы встречать гостя. Вот-вот должен приехать капитан Оленич, вы его знаете, дядя Федос: он в том госпитале был, где Петр Негородний.
- Знаю и помню. Значит, все же едет к нам? Человек строгий и рассудительный.
- Жить ему негде. Приехал посоветоваться.
- Как - негде? У меня дом пустует. Летняя кухня - тот же дом, только поменьше. Двор у меня хороший, сам знаешь, сад еще не совсем старый, есть огородишко. Что сельскому человеку надо для проживания и для радости? Пусть входит и живет. И не стесняется. Скажи, чтобы хозяином чувствовал себя. Скоро приеду, договоримся с ним. А пока ты помоги ему. Если нужно чего готовить, Ульяна будет ходить.
- Ладно, Федос Иванович. Спасибо! Лучше, конечно, не придумать.
- Вот молодец капитан! У меня даже на душе повеселело, словно Ефим возвращается с далеких югославских гор…
4
Роман отвез ребят в село, а сам подался к кургану. Он предполагал там подождать автобус из Заплавного на Тепломорск. С вершины хорошо видно было трассу - в полутора-двух километрах. К развилке вела разбитая булатовская дорога, которая проходила рядом с курганом. Слева развернулось люцерновое поле, справа зеркалились рисовые плантации до самого моря. Если автобус остановится на развилке и выйдет человек на костылях, то завести мотоцикл - одно мгновение. А лежать здесь, глядя в веселое небо, по которому медленно бежали, словно отара овец, небольшие белые облака, - хорошо!
Потом Роман повернулся набок и стал всматриваться в морскую даль. Море синело во всю свою ширину и до самого горизонта. Кое-где виднелись мелкие суда, белело несколько парусов рыбацких лодок, почти по горизонту в сторону Тепломорского порта медленно шел низкий, длинный двухмачтовый корабль - наверное, самоходная баржа. И задумался Роман, что ему больше по душе, - и степь раздольная нравится, и море заманчивое и таинственное влечет к себе, и небо чарует своей невообразимой глубиной и простором. А где его, Романа, место? Куда поведет его судьба? Где его ожидает счастье? Может быть Тоня права? Его судьба - земля, трактор, самосвал?