- Ничего, что долго, зато выйдешь механизатором широкого профиля. А главное, вовремя. Сейчас в село идет, и не просто идет, а стремительно врывается научно-техническая революция. И ты как раз будешь одним из первых ее бойцов. Понял, в какое время судьба тебе улыбнулась? И еще: главное, что кое-кто в нашем селе не возражает, чтобы ты возвратился в село, что называется, на белом коне - на стальном.
Приехали в Булатовку втроем. Отпуская Степана домой, Оленич пообещал вскорости заглянуть к нему, познакомиться с отцом, с братьями.
- А может, сейчас зайти, чтобы отец не ругался? А?
- Не надо. Какой же я буду боец, если испугаюсь отцовского гнева? Поругает да и перестанет. Зато он теперь знает, что если я чего задумаю, то добьюсь.
Оленич дома помылся, почистил одежду от дорожной пыли. Отдыхать не стал, а решил пойти на работу. Надел китель, фуражку, пристегнул протез, взял палку и пошел.
Работы было много, Андрей по целым дням занимался в сельсовете - приводил в порядок дела, составлял списки запасников, проверял наличность и исправность техники, которую колхоз должен будет поставить армии в крайнем случае, что вызвало неудовольствие руководства, хотя и механик, и главный инженер, да и сам председатель колхоза - люди военнообязанные, и должны по первому же требованию поставить технику в свои части. Но столько лет прошло без войны, и мало кто верит, что повторится то страшное время всеобщей мобилизации. Кроме всего прочего, познакомился со многими ветеранами и инвалидами войны, изучил списки приписников и призывников, узнал, кто учится на тракториста, шофера в системе ДОСААФ, на курсах при районном объединении сельскохозяйственной техники. Поразмыслив, он выбрал четверых десятиклассников, которые по физическим данным, по успехам в учебе и по интересам могли бы пойти в военные училища. Теперь он обдумывал, как подойти к ним, заинтересовать: дело-то не шуточное! Надо склонить к тому, чтобы ребята свою жизнь посвятили военному делу, армии и флоту!
Он совсем забывал о себе, о своей болезни и лишь дома, чувствуя одиночество, отдавался воспоминаниям о Люде, прислушивался, как сладко ноет о ней сердце. Такие вечера очень трудно переносить, и иногда ему кажется, что если с ним и произойдет приступ болезни, то лишь от тоски по Люде, от жажды любви и радости. Но за рабочим столом, особенно когда приходили посетители, ему было хорошо, он ощущал свою нужность: и от него кое-что зависит в этой жизни, и он кое-кому нужен, кто-то верит, что он сможет помочь или разобраться в чем-то.
Однажды к нему в сельсовет пришел Роман с высокой сероглазой девушкой. Она оказалась дочерью Магарова. Тоня держалась довольно свободно, и вначале Оленич с неприязнью подумал о ней, что, как дочь председателя колхоза, она считает, что ей все дозволено и что она везде и всюду представляет отца. Но он ошибся, девочка оказалась умной, общительной и хотя немного высокомерной, но совсем по иной причине. Она была красива, и знала, что многим ребятам нравится.
Роман объяснил:
- Тоня попросила познакомить с вами.
Девушка откинула подстриженную челку густых темных волос: открылся выпуклый лоб, глаза блеснули любопытством, брови поднялись вопросительно.
- Говорят, у вас легендарная судьба? - Она улыбнулась. - Но я никогда не верю слухам.
- Это правильно, - согласился капитан. - Есть у меня задумка: собрать ребят и побеседовать о том, что вас интересует. Но вот незадача! От бумаг устаю. Мне бы какого помощника…
- Может, я смогу? - спросил Роман.
Тоня засмеялась:
- С твоим-то почерком? - Посмотрела на Оленича: - Можно, я попробую? Покажите, что и как делать. Дома у меня есть папки, притащу.
Роман ушел, обиженный.
- Первым делом собери ребят-старшеклассников и допризывников. Хочу познакомиться с ними.
- Ха! Да я вам расскажу о каждом из них в десять раз больше, чем они сами о себе знают!
- Никогда не хвастай, Тоня!
Она, видно, хотела что-то сказать, но сдержалась и поджала губы. Оленич отметил ее гордую независимость. Может быть, именно уверенностью и самостоятельностью она и нравилась ему. «Сильная натура», - решил он.
- Чем думаешь заняться в жизни, Тоня?
- Журналистикой.
Сказано было твердо, словно это для нее уже решенное дело и тут не может быть никаких вариантов. Оленич очень уважал сильных, решительных людей.
- Но я еще хочу стать и фоторепортером! В село приехал один столичный фотокор. Такой задавака! Независимый, откровенный до неприятности… Кому понравится, если вдруг в глаза говорят: «Какой у вас повсюду примитив! Дизайн соответствует самому захолустному вкусу!» Это он так нашему эгоисту Луке Лукичу. Представляете?
- Кто этот фотокорреспондент? - насторожился Оленич. - Какой из себя? Зачем он здесь?
- Эдиком его зовут. Приехал в колхоз от какого-то журнала. Пользуясь моментом, решил подзаработать на фотографиях для классных стендов, для кабинетов. Из себя видный парень, представительный, сильный. Никого не боится, над всеми насмехается. Мне такие нравятся!
- Когда ты его видела?
- Утром был в школе.
- А где он сейчас?
- Пошел в контору колхоза договариваться с Добрыней, чтобы оформить доску Почета. Но отца пока нет, и ни о чем они не договорятся. Скорее всего, он сидит и ожидает председателя.
- Пойдем туда.
- Вы его знаете?
- Пойдем.
Но дверь в кабинет Оленича распахнулась, и ввалился собственной персоной Эдуард Придатько. Он осклабился, и опять показались разреженные зубы. «Вот почему он мне сразу не понравился: похож на хищника».
- Привет, капитан! Тоня, а ты что тут делаешь?
- Я личный секретарь Андрея Петровича.
- Говорила ему обо мне?
- Ты легок на помине: только что хвалила тебя.
- Хвалила? Это хорошо. Но я пришел сказать капитану о том, что не заслуживаю похвалы, что на месте капитана разбил бы костыли о мою голову.
Оленич сидел ошарашенный приходом Эдика и его непринужденным поведением. А ведь и вправду, сейчас парень искренен, и даже если ему дать по морде, он воспримет как должное. И пришел по важному делу, а не просто так, чтобы позубоскалить. Нет, на этот раз его приезд не случайный. И пока Эдик разговаривал с Тоней, Оленич не проронил ни слова: ему важно было хоть немного понять самому, что нужно на этот раз Эдику? Но почувствовал только одно: теперь он появился с открытыми намерениями. И та записка, которую он прислал, приобретала особое значение.
Тоня, сообразительная и любопытная, сразу ухватилась:
- Разве вы с капитаном знакомы? Как вы познакомились? Где?
- Это потом, Тоня. Я тебе все расскажу позже. Сначала мы с кэпом кое-что обсудим. Ты дашь нам такую возможность? Или нет, погоди. Капитан, можно нам с вами встретиться у вас дома, чтобы никто не помешал? А тебя, Тоня, прошу: во имя нашей с тобой будущей дружбы и журналистской солидарности не разглашай нашу встречу. Нельзя, чтобы хоть одна живая душа узнала, что я и Андрей Петрович знакомы и что встречались. Лады?
- Хорошо, - пожала плечами Тоня, - хоть я и не терплю, когда мне связывают руки.
- Не будь обидчивой, я не люблю таких капризух. у нас впереди еще много будет разговоров обо всем на свете. Ты же будешь учиться в Киевском университете, а я там частый гость, и студенты-фоторепортеры в нашем журнале проходят практику.
- Андрей Петрович, какие будут задания еще? - спросила Тоня.
- В субботу собери инвалидов войны. Всех, кто сможет прийти. А ребят старших возрастов созови завтра, часам к десяти. Договорились?
- Так точно, товарищ капитан! - воскликнула Тоня весело и даже поднесла руку по-военному.
Эдик восхищенно бросил ей:
- Здорово у тебя получается!
Оленич сказал Эдику:
- Я пойду, а тебя Тоня проведет так, чтобы никто не видел.
10
Оленич покинул сельсовет в странном душевном напряжении: так неожиданно приехал Эдик, так сильно предчувствие чего-то очень важного, и, идя домой, он не замечал, как все время ускоряет шаги, и лишь перед самым домом удивился, что почти бежит, громыхая костылями. Вошел в свою комнату и не раздеваясь упал на кровать.