- Погоди, погоди, Гаврила Федосович! - остановил Чибиса Андрей. - Ты давай насчет перин, в которых ты выгревал свой бок.
Гаврила молчал, и только по худым щекам текли слезы.
- Борис, - обратился Оленич к матросу, - поддай ему под другой бок! Чего сидишь? С той стороны у него уцелели ребра. Пересчитай их!
Латов молчал. Он вытирал пот с лица рукавом. И вообще, за время рассказа Чибиса Борис не проронил ни слова. Кто знает, что творилось у него в душе… Но вот матрос пододвинул свой стакан с чаем Чибису:
- Хрипишь, братишка. Отхлебни чаю, промочи горло.
- Да и у тебя голос немного сел, - заметил Оленич.
Латов протянул свои культи и опустил их на руки Оленича. лежавшие на столе:
- Положил ты меня на обе лопатки. Амба.
Оленич поднялся:
- Мы стоим на месте, где пролита кровь Марии Никитичны и Оксаны. Здесь они упали, сраженные из немецкого автомата. Здесь прозвучал последний крик матери, и здесь погасли прекрасные глаза Оксаны. Отныне и навсегда запомни: если еще хоть раз ты, Латов Борис, заведешь дебош, не смей подходить к этому двору.
17
В субботу произошло исключительное событие: на общеколхозном отчетно-выборном партийном собрании коммунисты неожиданно выдвинули Оленича в состав парткома. Этому предложению воспротивился председатель колхоза Магаров. Он сказал, что Оленич - приезжий человек, неизвестный никому. К тому же есть мнение, что он болен, что у него с психикой не все в порядке. Ему надо лечиться, а не лезть в колхозные дела. А Васько не только поддержал мнение Магарова о том, что Оленич надломленный человек, но и добавил:
- Мне говорил главный врач районной больницы, что у человека с такими травмами, как у Оленича, обязательно имеются в центральной нервной системе отклонения от нормы. Нам только и не хватало таких в парткоме!
Но неожиданно выступил Устин Орищенко, старый коммунист. Он волновался с непривычки, и его длинные белые усы и бакенбарды подрагивали, когда он говорил, сдерживая срывающийся на крик голос:
- Председатель, ты это что же порочишь человека? На себя погляди! Тебя в селе царем зовут. Это нормально? А Оленич всего лишь капитан. Царь против капитана? Конечно, если бы он был капитаном на нашем пароходе, он бы померился с тобою силой. А то ведь пехотный…
- Чего мелешь, старик? - подскочил Магаров. - Какой я царь?
- Об этом у людей спроси… А Оленича оставить в списках для голосования. И баста!
И это решило исход дела: Оленича почти единогласно избрали в состав партийного комитета. Таким образом, он как бы приобщался к руководству селом и колхозом. Во всяком случае, с его мнением обязаны будут считаться.
Домой возвратился в приподнятом настроении. Значит, он нужен людям, значит, его существование не пустоцветное, а полезное обществу. К этому же он и стремился, борясь за выживание, не жалея усилий, побеждал свой недуг.
С такими мыслями он уснул, спал крепким приятным сном, как спалось ему всегда, когда он выздоравливал и набирался сил. Утром он собрался на море, но с почты принесли телеграмму от Гордея:
«Симферополе состоится сбор военных врачей. Воскресенье проездом буду у тебя. Подготовь Лялю к встрече. Привет от Люды. Собирается к тебе. А может, ты вернешься? Обнимаю тебя и Лялю. Гордей Криницкий».
Пока Андрей радовался телеграмме, пока соображал, что делать, где его встречать, пришла Ульяна Петровна убирать в доме и во дворе. Он к ней:
- Петровна, большая просьба: как бы позвать Лялю? Может, вы найдете Романа, а он привезет ее?
- Да чего ты, милый, так горячишься? Сейчас позову.
Ульяна Петровна направилась к калитке, когда столкнулась с Варварой Корпушной. Оленич удивился, со дня приезда он ни разу не виделся с ней: уж не избегала ли она его? С чего бы это?
- Не думала, не гадала, что так неласково придется встретиться, - начала Варвара. - Вроде бы и радоваться надо, что вы приехали, что всегда будете нам напоминать Петра, а вот мается мое сердце.
- Что ты, Варвара! Или я чем огорчил тебя?
- Лялю мне жалко! Уедет ведь! А для меня она как дочка родненькая. Выпестовала я ее, свою душу в нее вложила… Об ее будущем думала ночами. Счастливыми глазами смотрела на нее каждое утро, со слезами благодарности к богу, что послал мне такую девочку, я укладывала ее в постельку…
Варвара плакала. От замешательства Андрей не мог ничего ей сказать. Подумал о Викторе: а если бы кто предъявил на него права? Если бы мать нашлась?
- Варя, успокойся, милая. Ты ведь совершила такое добро: воспитала хорошую девочку! Почему же не хочешь приумножить свое добро? Неужели оставишь девочку при себе, не пустишь ее к отцу? Зачем же содеянное тобой добро своими руками превращать в зло? У меня ведь тоже приемный сын. Служит в армии, в военном училище. Дорог он мне. Но если бы нашлась его мать? Разве я не отдал бы его матери?
Корпушная слушала, сдерживая слезы. Но потом вытерла белым передничком лицо, чуть-чуть улыбнулась:
- Сейчас она прибежит… Господи, да мы как узнали про телеграмму - переполошились все на ферме.
- Как же вы узнали про телеграмму?
- На селе люди узнают новость раньше того, кого она касается.
Ульяна Петровна обняла Варвару ласково, по-матерински и повела ее со двора.
А через минуту-другую прикатила на велосипеде Ляля. Девочка была смущена и растеряна, она смотрела на Оленича такими глазами, словно ждала спасения:
- Андрей Петрович, вы звали меня? Тетя Варя послала к вам. Говорят, вы получили от отца телеграмму?
Она говорила, заглядывая ему в глаза и все время стараясь схватить его руку. Оленич успокаивал ее как мог. В это время у двора остановилась медицинская легковушка. Андрей, стоявший лицом к воротам, увидел, как отворилась дверца и из машины, согнувшись, вылез Гордей. Вот он выпрямился, поднял голову и широким шагом пошел по дорожке, держа в одной руке небольшой чемоданчик, а в другой шляпу.
Увидев, что Андрей Петрович смотрит не на нее, а куда-то поверх ее головы, Ляля обернулась. Прямо к ним шел высокий, худощавый мужчина. Она увидела влажно блеснувшие темно-карие глаза и мягкую, добрую улыбку… Ляля узнала его! Кинулась к нему, и Гордей подхватил ее в объятия. Она почувствовала его сильные руки, и тепло разлилось по ее телу.
- Папа! Это ты, папочка! Приехал! Я узнала тебя!
Ляля уже не говорила, а как-то выдыхала слова. И Гордей, никогда не знавший, что такое родное дитя, впервые в жизни испытывал отцовское волнение.
- Доченька… Ах ты ж, милое дитятко мое!
Андрей хотел оставить их вдвоем, но Гордей удержал его:
- У меня совсем мало времени. Давай расскажи о себе, о самочувствии. Почему вызываешь Люду?
- Но ведь мы должны жить вместе!
- Это означает, что ты не собираешься назад?
- Видишь ли, дорогой мой Гордей, кажется, у меня здесь будет важная работа. Такая, от которой я никогда не уйду и не хочу уходить. Будем жить здесь. И Люде найдется работа: планируется строительство сельской больницы. Но ведь ты будешь иметь теперь помощницу не хуже Люды, только выучи ее.
Гордей посмотрел на Лялю:
- Нам еще предстоит с нею вдвоем решать, как быть. Поедет со мной, захочет учиться на медика, я буду счастлив. Хоть я уже счастлив оттого, что она есть у меня!
Два часа длилась их беседа. Гордей Михайлович, глянув на часы, решительно поднялся:
- Все, мое время кончилось. Через полчаса вылет из Тепломорска на Симферополь. Заскочу, когда буду возвращаться. Ляля, решай: поедешь со мной или еще останешься. Потом скажешь, что решила.