Плен — это жизнь без прав. Потеряв присягу, ты теряешь и права, в этом вся трагедия. И права ты теряешь и у врага, и у своих, и каждый может тебя использовать, если для чего-то требуется человеческая жизнь. Опыта жизни без прав у меня и у других не было, и права эти надо было, даже крохотные, отвоевывать и утверждать. Одни это делали силой, я это делал своим талантом.
Люди в плену — разрозненные частицы материи, которые плазмой не связаны, они умирают, как ядро умирает — каждое в своей клетке. В чем, я считаю, проявление высшего мужества одиночки в плену — это в отказе от поиска своих прав в системе «нового порядка» и тем самым сохранение внутреннего права на борьбу против врага.
Измена — переход к Власову, в другие националистические формирования, уход в лагерные полицаи и к немцам — все это поиски положения, дающего права. Какие?.. Но права. Почему и предательство, почему и измена: это были поиски выхода из бесправия, но уже любой ценой, даже ценой предательства, то есть сознательной измены родине. Но ведь наше правительство объявило нас, попавших в плен, изменниками, так что права мы потеряли и на родине. Приказ Сталина: «У нас нет военнопленных, есть изменники родины» — это было предательство самое настоящее, этот приказ и сделал власовцев, он выбил опору у людей. Противостояние в плену — даже внутреннее, даже еще не борьба — уже, при любом неосторожном шаге, вело к смерти или к смертной казни. Но не являлось оправданием при возвращении к своим, это можно было сказать, но это нужно было доказать.
Сохранить способность работать, что-то делать, способность созидать в этом мертвом пространстве, в подпольной работе жертвовать собой, подвергая крохотный остаток своей надежды бесчисленному количеству возможностей расстаться с жизнью — я ставлю это поведение, этот подвиг в ряд самых высоких проявлений личности. Казалось бы, человек должен цепляться за ниточку жизни, а он снова и снова навешивает груз на нее ради призрачного спасения других людей. Это и есть гуманизм, вера в бессмертие.
И потому, еще раз, мне хочется сказать: сохранение полноты духовного богатства души, сострадания, отзывчивости, способности жертвовать собой, способности отстраниться от тяжелого положения, чтобы оно не задушило твои чувства лучшие озлобленностью и страхом, — это я считаю высшим проявлением личности тех, кто волей судьбы попал в положение плена и лагеря.
Сказанное — это, может быть, первая маленькая попытка как-то суммировать (без отклонений и описаний) те страдания, то тяжелое время. Это стремление понять — что такое потеря присяги и что такое плен.
Партизаны — это продолжение, в новых условиях, борьбы за самоутверждение и права. В партизанах мне как бы дали авансом права бойца, защищающего свою родину. Никто не сказал этих слов, но чувство внутреннее, самосознание, все время гнало доказать, на каждом шагу, что ты получил эти права заслуженно — право на доверие и право быть равным. И часто какие-то поступки в стремлении к подвигу, в стремлении самоутверждения вызывали недоумение, а между тем поступки эти были продиктованы не сознанием, не разумом, а внутренней необходимостью, подсознанием.
Право ходить по своей земле, право быть сыном своей земли — это великие права, данные нам авансом. Человек эти свои права доказывает всю жизнь. И после смерти.
Как-то замысловато получается. Всегда меня отталкивало, хотя умом я соглашался, когда говорили: обязан трудиться, обязан учиться… Почему обязан? Кому обязан? А вот, оказывается, это так и есть. Человек обязан. Отдача трудом благодарности за эти права, сознание этих прав — дело чистоты совести человека. Отсюда понятно, что такое эгоцентризм. Когда человек, отвергая эти права как благо, считает свое явление на земле благом для земли, благом для Родины, благом для людей — это и есть эгоцентризм, высший эгоцентризм, то есть самый опасный для жизни.
Мне приходила мысль все время: чем объяснить, что я остался жив, пройдя через ужасы плена, находясь в самом непосредственном соприкосновении с неприятелем, врагом, в его среде, в окружении армии, направленной фашизмом на уничтожение? Своим убеждениям и борьбе за них я не изменял; значит, в этой страшной лавине, руководимой злом, идеей уничтожения, находились люди, проникнутые гуманизмом, и на моем пути встречалось больше этих людей, несущих гуманное начало, живущих гуманным началом. Потому что когда я начинаю вспоминать встречи в плену с немцами, то оказывается, что много, очень много раз эти встречи могли стать роковыми в моей жизни, то есть в борьбе за выживание, — начиная с коробки спичек, полученной на этапе, и кончая встречами с Менцелем, швестер Лизабет, Шулыдем. Каждый из них мог поступать иначе, исполняя свой долг перед законом фашистской армии, и моя жизнь кончилась бы. Но они — с риском для себя! — исполняли долг гуманизма, человечности.