Продвигаемся группами к переправе. Посланные в разведку возвращаются с неутешительными сведениями: у переправы немцы, танковая колонна, дальше расположилась какая-то часть на серых машинах, идти в этом направлении бессмысленно. Комбат долго смотрит в карту и поворачивает движение батальона. Идем лесом, часто приходится обходить огромные воронки от пятисоткилограммовых бомб.
Вышли к поляне, и уже первые бойцы начали переходить ее, как ударил пулемет с противоположной стороны. Бросаемся назад, в лес, и опять забираем в сторону.
Навстречу несколько раз попадаются группы ополченцев-москвичей, они идут от Днепра. Там тоже немцы.
Переправа для одного-двух человек, группы — это легко, на лодке или вплавь. Переправиться батальону, с обозом раненых и со всем хозяйством: пулеметами, минометами, боеприпасами, — очень трудно. Нужны мост или паром. Можно плоты построить. Но остановись только, налетят опять самолеты! Да и где ее делать, обстановка совсем неясная… Наши части находятся в окружении возле Холм-Жирковского, никто не знает толком, что творится, мы попали с Лешей Августовичем в водоворот с чужими частями.
Идем с Алексеем, тянем свои носилки и все надеемся найти свой взвод, свой батальон. Нам уже-ясно, что мы только теряем время на поиски переправы, обстановка меняется с каждым часом, немцы все плотнее закрывают кольцо и одновременно забрасывают группы десантников, которые обстреливают наши отряды, двигающиеся лесами. Каждый из нас делается стратегом, делится своими мыслями, как надо поступать и что сейчас делать. Одни говорят, что надо силой пробиваться, другие, что надо оставаться здесь и принимать бой. Но это все сейчас трудно сделать, так как царит полная неизвестность — что впереди, как далеко продвинулись немцы, где наши? Потому побеждает пассивное следование событиям — идти скорей, как можно скорей, еще, кажется, чуть-чуть, и будет удача и мы вырвемся. Но каждая неудача, каждая встреча с немцами, каждый обстрел уносят веру, и от усталости и голода люди делаются инертными, легко поддаются панике.
Паника — это страшное массовое психическое заболевание. Паника — это разобщение людей и неверие, спасение себя и только себя, это возврат к животному состоянию людей, скованных страхом, людей без будущего.
К нам пристала группа ополченцев из нашего батальона, ушедшего, как выяснилось, ночью, часть из них успела проскочить, а как начало светать, ударили танки и закрыли доступ к мосту. Теперь танков там скопилось много.
Ночью все приходило в движение, по дорогам шли вооруженные и безоружные бойцы, двигались орудия, госпитали — все в каком-то одном направлении. Но вот начинали попадаться машины, пешие, раненые, идущие навстречу, и шепот шел по колоннам: «Прорыв не там, совсем в другой стороне…» И через час-два основной поток уже поворачивал в противоположном направлении. Мы мотались всю ночь, а утром нас опять и опять бомбили, и мы уже не старались найти свою колонну, казалось, что малой группой вернее просочиться сквозь кольцо окружения. Почему мы так хотели вырваться из окружения, а не принимали бой? Наверно, еще не созрело умение воевать в любых условиях, как это было потом, в партизанах, а слово «окружение» парализовало сознание. Еще жила в нас инерция думать и воевать по правилам: есть часть, есть высшее командование и оно знает, что делать; а если их нет, то их надо найти и узнать, что делать. А решать и действовать надо было сегодня, сейчас. Между тем волнами налетали «мессеры» и превращали колонны в разрозненные группы, самолетов было столько, что, обнаружив даже небольшую группу, даже одного человека, налетали на бреющем полете и обстреливали из пулеметов. Охотились безнаказанно. Бомбили, сбрасывали листовки: «Бойцы, сдавайтесь, и вы будете отпущены на свободу!», «Мы воюем не против русских, а против коммунистов!» Крестьянам сбрасывали детские ботиночки и белые булки в пакетах, особые листовки: «Если не хотите, чтобы вас бомбили, не пускайте бойцов». Бойцы бросали тяжелые орудия, танки, в которых кончалось горючее, взрывали первые «катюши». И сотни, тысячи вооруженных людей метались в кольце пожаров, пугаясь выстрелов и танков противника.
Подбирается группа московских ополченцев, они хотят идти прямо на восток, минуя любые населенные пункты, лесами. Мы с Алексеем пристаем к ним. Идем, жадно вглядываясь в небо, чтобы определить, где восток, где запад, а небо серое, с медленными мокрыми облаками; смотрим на деревья, стараясь вспомнить: мох — это север? Но идти без карты и компаса лесом — это очень трудно. Неожиданно в направлении востока лес кончился, открылось поле, по нему едут немецкие машины. Шарахаемся назад в лес и начинаем забирать влево, там показался лес на горизонте.