Я с удовольствием подошел. Молодой партизан сказал наставительно:
— Что ж у тебя шалаша нет, надо строить, чтоб по бурьянам не лазить.
Лагерь просыпался. Было зябко, и я подошел погреться к костру. Карабань уже был на ногах, поздоровался весело. Неприятно было, но рассказал ему о ночном разговоре с пулеметчиком.
— Националист, думаешь? Он недавно у нас, Стацюк его фамилия. Вот придет с засады, тогда вместе и поговорим.
У костра я познакомился с врачами, Федором Сальниковым, Тамарой и Зоей, очень симпатичными людьми, они ожидали партизан из боя. Рассказал Федору, что в армии был санинструктором и строил госпиталь для медсанбата, даже операционную оборудовали в колхозном картофелехранилище, и предложил:
— Давайте я построю большой шалаш — будет госпиталь.
Федор согласился, что дело нужное.
Достал я топор и стал рубить орешины и молодые березки. Установил стояки, привязал между ними жердины и начал делать стенки: втыкал в землю тонкие стволы и переплетал их ветками с листьями. Уже в помощь мне дали двух партизан, они носили ветки и жерди, а я заплетал, строительство пошло быстро. Крышу сделал с крутым скатом, внутри поставили столбики, на них укрепили слеги — получились лежаки, чтобы раненых не на пол класть, а чтобы им мягче лежать, сверху намостили на лежаки мягкую подстилку из веток и сухой травы. Госпиталь был готов. Шалаш получился в рост, настоящий домик, такой мы когда-то в детстве строили на леваде, чтобы бежать из дома, опыт наш пригодился.
Вскоре показались партизаны, возвращавшиеся с задания. Колю Клочко вели под руки, голова у него была забинтована, его ранило в челюсть, рядом шла медсестра Стася, это она сделала Николаю перевязку во время боя. Сразу уложили его на кровать из веток и сена, покрытую простёлкой. Федя Сальников ловко очистил рану, выбрал осколки зубов и перевязал. Оказалось, Николай очень смело и рискованно выскочил на дорогу, по которой шел грузовик с немцами, и стрелял стоя, смог сразу убить шофера, но и фашисты, сидевшие в кузове, ответили очередью из автомата и попали в него. Пуля прошла через обе щеки навылет, но задела челюсть и повредила зубы. Когда начали отходить, партизаны хотели нести его, он потерял много крови, но Николай не разрешил, показал, чтобы взяли под руки. Ранение было тяжелое, неудобное для перевязки и раненого — говорить нельзя, есть нельзя, пить тоже нельзя. Но еще счастливо вышло, чуть выше или ниже — было бы смертельно.
Федя Сальников меня похвалил, сказал, что лежаки очень удобные и для перевязки, и для спокойствия раненых. Вот и пригодилась построенная из жердей и сплетенная из веток моя хата, я был счастлив.
Подошел Коля Гутиев со станковым пулеметом, вид у него был растерянный. Оказалось, его первый номер, украинец, который меня из шалаша выгнал, сбежал. Они лежали вдвоем в засаде, потом пулеметчик сказал: «Схожу к командиру, может, надо на другое место перейти. Ты будь возле пулемета». Коля навел прицел на дорогу и ждал его возвращения. Минут через десять подошел Жуков, спросил, где первый номер, Николай ответил, что ушел на ком-пункт. Начался бой, сразу подбили машину с немцами, и до места засады Николая бой не дошел. Когда отходили, обшарили кусты, но пулеметчика не нашли. Карабань выругался:
— Ушел!.. — И передал Марковичу мой разговор со Стацюком.
Маркевич тоже был раздосадован:
— Как же ты сплоховал, разведчик! Надо ночью было комиссару доложить.
Я чувствовал свою вину, и было не по себе, как я, такой уже битый, не понял, что надо действовать сразу. Еще хорошо, что Николай жив остался, побоялся украинец, близко партизаны лежали.
— Доверяя, проверять надо, — вывел Карабань. — Могли из-за этого гада без пулемета остаться.
Сергей подмигнул и сказал, как бы утешая:
— Ничего, был один гад, да и тот сбежал. Зато девять человек к нам пришли, даже такие, которых генерал шоколадом кормил!
Случай с предательством в первый же день в партизанах показал мне всю суровость их борьбы и необходимость быть готовым к реакции во всех положениях. Тыла здесь не было. Враг пробирался во все щели, и нельзя было оказаться слабым звеном в цепи. Ты отвечал не только за себя.
А шалаш себе я все-таки построил. Конечно, не такой шикарный, как госпиталь, а легкий и маленький. Можно было влезть в него, как в мешок, и никто тебя не смел тронуть. А выберешься, сядешь на землю, на пенек положишь дощечку и рисуешь. Мне понравился молодой партизан в фуражке с красной звездой, попросил его посидеть и нарисовал портрет. Это был первый рисунок в партизанах, он и сейчас у меня, на нем есть дата: «27 августа 1942 г.» — значит, в партизаны я вступил 26 августа, так как рисунок был сделан на следующий день.