Зашли в хату. Хозяйка согласилась оставить двоих переночевать. Сергей оставил меня и Зебика. Остальные должны были разбиться на группы и тоже разойтись по избам, это все было задумано, чтобы передавали потом полицаям, что приходило много партизан.
Утром хозяйка вытащила в тряпицу завернутую безопасную бритву, протянула нам:
— Побрейтесь, от мужа осталось, на фронте он.
Было жалко ее, но нам нечем было ответить. Поблагодарили и стали с Зебиком бриться, мылиться маленьким кусочком мыла, который хозяйка подала вместе с кисточкой для бритья.
Как договорились, подошли к хате, из которой «забирали» хозяина. Сергей уже ждал нас, на улице стоял народ. За нами в хату вошло несколько женщин. Дети подняли рев. Сергей объявил хозяину приговор. Женщины запричитали и заплакали, уговаривая нас, что человек он хороший, не надо его расстреливать. Жена, плача, обращалась к Сергею:
— Товарищ командир, за что вы его? Нет у него вины, детей пожалейте! Куда вы его?..
Сергей отвечал грозно:
— Туда поведем, где получит он то, что заслужил. Раньше думал бы!
Хозяин стоял, опустив голову. Меня поразила реальность картины и реальность поведения всех. Не знаю, какие мысли и чувства были у хозяина, думал ли он, что так могло быть на самом деле, думал ли о семье своей, как одни останутся, удастся ли обмануть немцев?..
Вышли все скопом и пошли в направлении леса, не забыв прихватить лопаты, как бы для могилы хозяину. Сергей остановил народ:
— Никто за нами! Ни один человек!
Нужно было оторваться от свидетелей, чтобы имитировать расстрел.
Вошли в сосновый лес и, когда скрылись за деревьями и убедились, что никто за нами не пошел, на небольшой поляне начали быстро-быстро рыть яму. Затем так же быстро забросали ее, оставив, на случай проверки, этот след, вырисовывавшийся на желтом песке холмом темной земли. Сережа выстрелил в воздух два раза. Пошли, по указанию хозяина, глубже в лес, куда должны были привести еще троих. Здесь тоже выкопали и забросали яму.
Когда привели остальных, опять раздались три сухих выстрела.
Подошли еще несколько человек, партийцев и беспартийных, которые сами могли, без риска для семьи, уйти в лес. Всей группой мы стали быстро уходить от Ушачей.
Шли лесом параллельно дороге. Вскоре показалась на дороге телега с двумя бидонами и фигурой мужчины в черном плаще. Мы оставались в лесу, а Мишка Чайкин вышел на дорогу и остановил лошадь, ему хотелось расспросить, что слышно о наших делах в Ушачах.
— Та от, скот у нимцив угнали, — сказал мужик. — Люди кажут: «Партизаны подушку с-под головы у нимцив скрали».
Мишка, довольный, спросил:
— А что везешь?
— Та молоко на маслозавод.
— Так ты немцам молоко везешь?! А ну слезай! Снимай бидоны!
Попротыкал кинжалом бидоны. Заметил плащ, плащ был немецкий, офицерский.
— Какой плащ! Откуда он у тебя?
Мужик быстро скинул плащ, стал совать его Мишке:
— Бери, бери! Тоби в партизанах надо, а мне и так можно. — Сел на телегу и уехал.
Мишка вернулся радостный и смущенный, стал объяснять, как все получилось. И тут один из наших мобилизованных охнул:
— Так ведь это ж полицай был! С Ушачей!
Досада была и у Мишки, и у нас, и у мобилизованного, который не понял, что происходит на дороге, и решил, что все так и надо. В этом плаще Мишка у меня и сфотографирован на коне.
Не предрешишь и не придумаешь, что может спасти человека, какая случайность. Полицейского спасла наша неопытность.
Перешли дорогу, и Сергей остановил всех:
— Николай, поведешь новобранцев в лагерь. С тобой пойдет Зебик. А у нас есть еще дело.
Я остался с группой мобилизованных и должен был провести их по территории, которой совершенно не знал, не знал ее и Зебик, одна надежда — на мобилизованных, а моя задача: делать вид уверенного начальника, знающего, куда он ведет людей.
После прошедшего дождя светило солнце, сверкая в каплях на траве и листьях, но сапоги мои совсем намокли, жали и терли ноги, и, как это ни противоречило моим представлениям об облике командира, пришлось снять сапоги и идти босиком. Подошли к речке, и я уверенно перевел людей по знакомому броду. В группе было человек двенадцать, все среднего возраста, от сорока до пятидесяти, и один пожилой, вооружены только я и Зебик. Во время ходьбы все сбивались в кучу и почему-то всем хотелось мне рассказать, что с ними происходило в оккупации, как уже давно они хотели уйти в партизаны, и я чувствовал себя настоящим командиром. Зебик относился ко мне удивительно, с одной стороны — с почтением, и вместе с тем чувствовалась его опека, он как бы покровительствовал мне, это вызывало добрые чувства и радость. Обсуждали нашу операцию в Ушачах, строили планы нападения на гарнизон, желая друг друга поразить своими военными познаниями; мы представляли собой группу энергично беседующих людей, размахивающих руками, идущих то очень быстро, то вдруг останавливающихся, доказывая свою правоту. Так подошли мы к деревне километрах в десяти от Истопища, здесь решили заночевать.