Подошли к Ушачам. На кладбище командный пункт установили. Решено было с двух сторон ударить по местечку. Я был в группе, получившей задание захватить комендатуру и расстрелять изменников-полицаев.
Огородами начали пробираться к центру. Но нас обнаружили, взвилась ракета — эта зеленая предательница! — и тут же заработал пулемет с колокольни, прижав нас к земле. Я лежал на грядке с капустой, трассирующие пули ложились недалеко рядками, исчезая в грядках, стало не по себе — вот еще несколько метров… и я ясно представил, как пуля пробьет мне голову, это было настолько реально и так мне не хотелось сейчас умирать, что мой двойник как бы согласился с этим, я начал копать руками ямку для головы, не думая о бесполезности этого занятия, ведь пулемет бил сверху, но, когда я копал, мне было легче, да в капусте и сам как капустный кочан становишься. Немного затихло, вернее, стал бить пулемет в другую сторону, мы поднялись и перебежками двинулись к домам. Я не утерпел, быстро стал жевать хлеб и мякишем прилепил листовку к бревнам стены — думаю, утром хозяева увидят и скажут: «И здесь были партизаны!»
Дальше мы уже бежали группой, засели за стеной дома, и опять я успел листовку приклеить. Сбилось нас за хатой человек восемь, вместе начали пробираться к центру. Каково же было наше удивление, когда на доске объявлений комендатуры мы увидели мой плакат «Смерть фашистам!» — значит, здесь уже побывал Карабань со своими хлопцами, разбили стекло и повесили свое объявление, опередил нас Михаил, комендатура была разгромлена.
Быстро разбились на группы, чтобы по домам полицейских идти. Вдруг из-за стены фигура — в кальсонах и с винтовкой, за ней еще одна. Я хвать за винтовку первого: «Пропуск!» Нужно сказать «Два», так мы договорились, чтобы в темноте не спутать своих и противника, — а тот: «Свои». Поставил ему в живот карабин, спустил курок. Осечка! Он бросил винтовку и ходу. Начал вдогонку стрелять — не попал. Схватил его винтовку, обрадовался! Оглянулся, а ребята уже далеко.
Перебегая от дома к дому в свете ракет, под неумолчный аккомпанемент пулеметов, вскочили в дом бургомистра Василевского, ему был вынесен приговор. Это был жестокий и подлый враг, обещал Дубровскому, что будет помогать нам, и действительно передал ряд сведений, а командование держало его семью в залоге. Но и это не помогло. Группа партизан, шедших на задание, попала в засаду к немцам, выдал их бургомистр, и тогда вышел ему приговор. Расстреляли мы его из автомата. Потом оказалось, что он жив остался, попал в «вилку». И как же он мстил!
А бой продолжался. Наша группа двинулась к дому другого полицая. Только заскочили в хату, за нами связной:
— Отходим!
Но нам отступать уже нельзя. Объявили приговор предателю и расстреляли.
Выбегаем в сени, и вдруг при свете фонарика я увидел разбросанные по полу краски — масляные краски в тюбиках! Бросился, а там целый ящик разного добра, видно, имущество разграбленного книжного магазина. Для меня тут и бой не в бой стал, так я обрадовался! Мои товарищи с фонариком уже выскочили на улицу, а я все на ощупь выбирал краски, набил тюбики за пазуху и в карманы, за ватник натолкал, одежда оттопырилась. Бросился во двор и скорее на компункт, но уже ложиться при перебежках не могу — краски мешают, бегу, слегка пригибаюсь. Смотрю, рядом какая-то фигура.
— Кто? — спрашиваю.
— Это я, Коля. Два. — Да это Зебик! — Я тебя искал, все уже из боя выходят, а тебя нет. Уходить надо.
Вместе побежали. У забора из колючей проволоки увидели, в кустах бурьяна что-то шевелится, винтовки наставили:
— Кто?!
— Два, — отвечает.
Оказалось, это Оленька наша, секретарь Чашницкого подпольного райкома комсомола, наша рыженькая маленькая Оля, а вернее, Катя Заховаева, это она так законспирировалась — назвала себя Олей, над чем все посмеивались, ведь немцам, если попадешь к ним в руки, все одно — хоть Олю, хоть Катю все равно повесят. Запуталась она волосами в колючей проволоке забора и никак не может отцепиться. Зебик, недолго думая, отхватил их ножом.
Втроем явились на компункт. Доложил, почему задержался, это вызвало недоумение: зачем подвергать себя опасности из-за каких-то тюбиков? Я понимал, что после плена меня еще проверять могут, возможно, и Зебик искал меня не случайно. А тут еще эта история с партизаном в кальсонах. Выяснилось, что винтовку я отнял и стрелял в партизана никитинской бригады. Спрашивается, что за хитрость в кальсонах фрицев бить? Но и кальсоны, оказалось, не кальсоны, а белые брюки. С сожалением отдавал я винтовку, я так был рад, а тут получилось, что чуть своего не убил.