Зато краски мои — и я счастлив. Правда, сначала никто моего счастья не разделял, мой поступок показался странным партизанам, принявшим краски за тюбики вазелина, ребята удивлялись и смеялись — зачем мне «вазелина», считали, что рисковать, пусть и ради красок, нет никакой необходимости. Но вскоре, когда бригада перебралась в новый лагерь и я нарисовал на простыне масляными красками Чапаева в бою, все поняли, что краски тоже кое-что значат, даже когда дело решает автомат. Дубровский и Лобанок — комиссар бригады, сразу решили использовать мое искусство для пользы борьбы с фашистами, и был дан приказ по бригаде: если кто найдет краски, нести их в штаб и сдать художнику. Хотя мы с Николаем Гутиевым были разведчиками, но с этого дня нас стали звать художниками.
Бывало и смешно. Через несколько дней после приказа к нам в землянку ввалился огромный детина, принес больше сотни тюбов губной помады. Очень пригодилась! Ею мы воспользовались, сделав много лозунгов на бумаге и на белом полотне, так как кумача было очень мало, а потребность в лозунгах — очень большая, в каждой деревне, где стоял наш гарнизон, людям хотелось утвердиться, что они живут «как раньше»; слова «как до войны» — звучали высшей похвалой.
Зебику тоже после операции досталось сильно. Оля до слез расстраивалась из-за своей прически, негодовала на него: «Что ты сделал?! Что ты с меня сделал?!» А Зебик, здоровый мужик, отшучивался смущенно: «Да что ж я там, видел, как стричь надо?»
В тот раз нам не удалось выбить немцев из Ушачей, зато наутро полицаи облазили все уголки в поисках «большевистской пропаганды». Было сделано еще несколько налетов на гарнизон, и через месяц немцам пришлось уйти из Ушачей, так как охрана гарнизона требовала все новых сил, а отдачи он не давал.
Глава пятнадцатая. Октябрь 1942
Дубровский уходит на новое место. — Наш лагерь. — Панно «Чапаев в бою» и «Бой под Боровкой». — «Как до войны». — Листовки, плакаты и лозунги. — Федя Мощов
Истопищенский лес находился вблизи гарнизона немцев и был недостаточно велик для маневрирования, бригада находилась под постоянной угрозой окружения, и в середине октября сорок второго года командование приняло решение передислоцироваться на новое место, из Ушачского района в Лепельский, в большие леса Березинского заповедника, там уже месяц стоял третий отряд нашей бригады под командованием Дмитрия Тимофеевича Короленко, который очистил эту часть района от немцев.
Нужно было создать зимний лагерь, нужно было создать продовольственную базу. Несмотря на пропаганду немцев, что они вышли к Волге, что Сталинград не сегодня-завтра падет, люди потянулись в партизаны, и отряды стали расти. Предстояла суровая зима, и требовалось обеспечить партизан жильем, питанием, боеприпасами и одеждой.
Целый день было тепло, но плыли по небу низкие облака, к вечеру был дан приказ по бригаде: уходим, забрать все вещи, в пять часов выступаем. Оставался один отряд, для прикрытия и чтобы не обнаружили наш уход.
Вещи собрать нетрудно, когда у тебя их нет, нет ничего, кроме альбома, карандашей, их кладу в планшетку, краски — в торбу. И все. Даже оружия никакого нет.
Только стали выходить из леса, облака нависли, ударил гром. Стадо, которое гнали за бригадой, забеспокоилось. Новый удар, и бык — огромный, рыжий, с низко опущенной головой и хвостом, задранным вверх, — шарахнулся к лесу, увлекая за собой коров. Дубровский ехал на коне за колонной партизан, крикнул:
— Собрать стадо!
Бросившиеся пастухи ничего сделать не могли.
— Оставить стадо, — кинул Дубровский и выругался на партизан.
Я подбежал:
— Разрешите, товарищ комбриг, выгнать стадо и догнать бригаду.
Мне было жалко, что стадо, которое недавно мы брали у немцев, может быть брошено из-за грозы и непослушного быка. Дубровский посмотрел с удивлением, не пред-.ставляя, что я смогу сделать, если колхозные пастухи и те не могут управиться. Я и сам не представлял, что можно сделать, да еще смертельно боясь быка и коров. Дубровский махнул рукой:
— Соберешь, то догоняй. Дорогу будем обозначать светом фонарика.
Бросился я в кусты, стал выгонять стадо. Мне казалось, что со мной много пастухов, но их было всего двое, пожилой и мальчик, а стадо — в шестьдесят голов, с обезумевшим быком. Втроем, ободряя себя криками, кое-как собрали коров на опушку леса и еще видели свет фонарика, но скоро и он скрылся, и стала темнота полная, с грозой, молниями и грохотом грома. Еще не полили струи воды на землю, но это могло случиться в любую минуту, мы гнали стадо, не зная куда, так как место нового лагеря нам не было известно, и Сергей Иванович, так звали завхоза бригады, предложил гнать в колхозный сарай недалеко от Старого Села.