К ночи бригада опять вытянулась колонной и двинулась к полотну железной дороги. Я снова ехал с Дубровским.
— Устроим тебе представление, — говорит Федор Фомич, — только рисуй успевай.
Подошли тихо, лошадей и подводы от пулеметов за бугром в ложбине оставили, сами расположились дугой по взгорку вдоль полотна железной дороги, установили пулеметы, поставили пушку 45-мм. Ждем. Возле каждого сноп соломы лежит с веревочными лямками, чтобы руки оставались свободными у бойцов, когда побегут на штурм состава. Нужно будет поджечь каждый вагон и уничтожить все, что в нем находится, но бензина у нас нет, вот и приходится снопы подвозить, чтобы было чем поджигать. Это и есть новая тактика диверсий на железных дорогах.
Послышался звук движущегося состава. Ближе, ближе… Пропыхтел паровоз мимо нас, пошли вагоны… И тут ударила пушка. Били прямой наводкой по паровозу. Взрыв, лязг вагонов! Паровоз окутало паром, эшелон встал.
— Огонь! — крикнул Дубровский.
И пошла стрельба из бешено фыркающих пулеметов, взметнулось пламя в черное небо.
— Вперед! — опять командует Дубровский.
Хватают партизаны снопы, закидывают за спины и бегут к составу, чтобы зажечь каждый эшелон. Успеваю сделать набросок наступления.
В классных вагонах уже идет сражение, дерутся ребята в рукопашном бою. Из товарных выбрасывают мешки с зерном, замороженные мясные туши. Из-под туш вдруг выглядывают ящики, а в ящиках — снаряды для танков! Эшелон идет на фронт, и немцы замаскировали оружие, чтобы обезопаситься «мирным грузом» от партизан.
Состав горел. Вагоны превращались в костры, из окон и дверей вырывались к небу рваные языки огня, пламя освещало ночь фантастическим красным светом, и вся картина разгрома эшелона была видна очень хорошо. Десятки крестьянских подвод подъезжали, грузились и быстро двигались к лесу, метались фигуры партизан в белых маскхалатах, выводя подводы, уже целый обоз с хлебом и другими трофеями втягивался в лес. Но вот от станции заработал крупнокалиберный пулемет. Дубровский повернулся ко мне:
— Проверь лошадей, ничего там не случилось? Спустился бегом в ложбину.
Трассирующие пули ложились поверху, в бугор, но испуганные лошади сбились в кучу, и ездовые с трудом их удерживали за поводья. Одна вдруг сорвалась и побежала. За ней — уже не могут их сдержать ездовые — лавиной бросились остальные. Успеваю схватить за вожжи Серого, жеребца Дубровского, но он прыжком отпрянул, я не смог впрыгнуть в сани, и меня потащило за ним по кустам. Кое-как подтянулся на вожжах, сумел перевалиться в санки, подхлестнул Серого, и мы успеваем заскочить наперерез остальным лошадям. Но одна упала, на нее налезают бегущие сзади, ездовые отскакивают, бросая поводья.
— Стой! — кричу. — Распрягай!
Лошади сгрудились, Серый храпит, но первый приступ страха прошел, ездовые завозились с упавшей лошадью, удалось ее поднять, успокоить панику. И вовремя. Прибежал от комбрига посыльный:
— Скорей подавайте лошадей! Отходим! Танки!
На платформах возле паровоза оказались танки с экипажами, они уже сползали на насыпь, и со станции шел эшелон на подмогу, нужно было отходить. Услышал крик, обернулся — на бугре в зареве пламени фигура Фролова:
— Николай, сани подавай Дубровскому! Подскакал к Дубровскому. Федор Фомич сел в санки, а я решил задержаться, хотелось зарисовать картину разгрома.
Только начал рисовать, скачет Ваня Чернов, что-то кричит мне, но его не слышно. Подскакал, ударил меня нагайкой:
— Смотри!!
Оглянулся — цепь немцев заходит от хвоста состава! Побежал за Иваном, уцепившись за стремя, и нам удалось уйти.
Когда догнали бригаду, Ванечка стал извиняться:
— Знаешь, Николай, просто вижу, совсем немцы близко, я и стукнул. Кричу: «Уходи!» — а ты возишься. Меня Лобанок послал тебя разыскать.
Пришли в деревню оживленные, радость от победы была большая; как всегда после боя, все возбуждены, делятся впечатлениями, каждый рассказывает события со своей точки зрения. И тут мне сказали, что хлопцы из отряда Диденко нашли краски. Побежал к ним. Каково же было мое огорчение, когда я застал всех плюющимися, с синими, желтыми, зелеными ртами. Оказалось, шашечки медовой акварели хлопцы приняли за конфеты и поели мои краски. Плевались и матерились они страшно!
Наутро, опять чуть свет, бригада уходила, а немцы стягивали силы для преследования. Много хлеба трофейного роздали тут же, в деревне, остальное везли в лагерь.
Операция, благодаря сведениям, полученным от Бульбы, была исключительно удачной. Но пройдет две недели, и трагически оборвется жизнь Степана Николаевича Шенки. Фашисты узнали, что он партизанский разведчик, и повесили его, а сына и жену расстреляли.