Кладбище было старое, километрах в пяти от лагеря возле деревни Путилковичи, и его стали считать партизанским. Бойцы сами ухаживали за кладбищем и могилами, сажали цветы, могилы были красивые, и уже живой человек не беспокоился, что его бросят. Это страшно волновало, страшно мучило, что бросят, оставят на съедение зверей и птиц. И каждый завещал: «Похороните меня вместе с товарищами». И каждый знал, что если он погибнет в бою, то и о нем будут сказаны слова, полные боли и любви, и будут отданы все почести, вплоть до салюта. Это укрепляло дух людей, веру в память и что жизнь человек отдает за общее нужное дело — спасение родины.
До тех пор мне казалось, что самое главное — жизнь и смерть. Но оказалось, людей мучит, что произойдет после смерти, где он будет лежать. И как всем хотелось лежать рядом с товарищами, на своем кладбище.
Потом я понял, что красота березовой аллеи, ведущей на кладбище, склоненные ветки над могилами — это было как бы ясное представление родины, физически осязаемое. А если он будет лежать вместе с товарищами, то он не будет забыт. И отсюда уже родилась идея, когда я это стал понимать, создания картины — коллективного портрета. И уже каждый мечтал попасть в эту картину.
Глава двадцать первая. Май 1943
Гибель Васи Никифорова. — Мой первый вернисаж. — В отряде Короленко. — Картина «Засада на большаке». — Дубровский меня напутствует. — Телохранитель. — Строим дорогу. — Непокоренные
Наша партизанская картинная галерея должна была открыться Первого мая. А в ночь на Первое мая привезли убитых Василия Никифорова и Михаила Жукова. И был дан приказ ввести Никифорова посмертно в самую большую картину о бригаде, где уже был изображен Жуков.
Тела убитых положили на столы в штабе, украсили ветками, стоял почетный караул. Было очень тяжело. Слышались рыдания, плакала у гроба Жукова его жена, Женя Лябикова. Сдерживая себя, старался как можно вернее восстановить портрет Василия в картине «Выход бригады Дубова на операцию».
Командуя отрядом, геройски, как он и обещал, Василий первым со своим знаменитым «А-а-а, японский бог!..» прорвался к орудию власовцев, раскидал прислугу, они, не выдержав, бежали, и сам, один, захватил орудие. Подскочившие партизаны увидели его радостно оживленным, он схватился за станину: «Разворачивай!» — хотел повернуть орудие и ударить по немцам их же пушкой. И в этот момент на глазах своих товарищей был убит. Кто-то из отступавших полицаев обернулся и выстрелил ему в спину.
Василия давно восстановили в командной должности. Но несправедливость была допущена, совершена. Это жгло его, он хотел доказать, искал подвига… И погиб.
Я работал всю ночь, и к утру портрет был закончен.
Но передохнуть мне не удалось. Утром Первого мая началось новое наступление немцев на Воронь, где погибли Василий и Жуков, и отряд партизан под командованием Дубровского и Лобанка поскакал под Воронь на выручку товарищам, там продолжался бой. Уезжая, я отдал фотоаппарат Николаю Гутиеву, попросил: «Сними похороны». И Николай снял, сейчас эти негативы у него.
Бои под Воронью шли целый день, вернулись в лагерь мы глубокой ночью, митинг, посвященный Первому мая, и открытие выставки состоялись без меня. Так и не удалось мне побывать на своем первом в жизни вернисаже.
Похороны я увидел на снимках. Траурная процессия, колонна партизан со знаменем бригады, двинулась из лагеря на партизанское кладбище в Антуново. Пять километров несли на руках гробы с телами погибших в бою товарищей. Потом был траурный митинг на кладбище и прощальные выстрелы.
Тяжелым был первый день мая для всех в бригаде, я на следующий день отпросился и с рассветом уехал из лагеря, меня отпустили Дубровский и Лобанок: «Ладно, поезжай к своим в Пышно, отвезешь заодно сводки и поздравишь их с праздником». В Пышно стоял в обороне отряд Короленко, в нем у меня много друзей было, вот я и поехал.
Шла посевная, в Оберцах возле Пышно увидел, как проходила группа партизан по селу, стучали в окна и вызывали людей пахать и сеять. А дальше, в поле, наши с винтовками шли за плугом, помогая в работе и охраняя жителей от внезапного налета карателей. Это приказ был — на посевную ли, на уборочную. Когда шла уборка, возле убирающих тоже обязательно ставился партизанский пост, который должен и предупредить, и защитить, и помочь.
Ехал я верхом, и на подъезде к Пышно меня поразила картина: во дворе стоит орудие — а хозяйка сажает! Ждали, что немцы вот-вот пойдут в наступление, орудие поставили на окраине, как раз в ее дворе, и она обсадила его вокруг картошкой. Пленка у меня была на вес золота, но, соскочив, я сфотографировал эту старушку. Решил, что напишу такую картину. Меня поразило ее мужество.