В партизанах были мы сначала оторваны от Большой земли, чтобы отправить письма нашим близким, нужно было кому-то перейти через линию фронта. Шли люди по жребию. Так мы отправили первую сумку писем. Но людей наших перебили на линии фронта, вернулась только одна девушка, Мария Плиговка, потрясенная всем пережитым, на ее глазах погибли сестра и товарищи. Была послана новая группа. И опять неудача. В третий раз пошли наши разведчики во главе с Сергеем Маркевичем. Шло время, мы ждали. И вот, зимой пришли назад наши люди и принесли письма, и принес Сергей для тех, кто не получил писем, чудесные стихи «Жди меня» и песню «Землянка». Как необходимы были эти стихи! Всем так хотелось, чтобы их ждали несмотря ни на что и чтобы это ожидание вырвало из когтей смерти. Получил и я целую пачку писем от Галочки и ее фотографии. Но то письмо, о котором я хочу рассказать, я получил много позднее и странным образом.
Приближалась Красная Армия к Белоруссии, и сжималось кольцо немецкой армии вокруг партизанского края. Уходили из обжитых лагерей бригады, постоянно меняя свое местонахождение. Действовали против немцев и объединенными силами, и отдельными отрядами и группами. Вот в это время я пробирался с группой из Стайска в Ушачский район.
Зона партизанская, до этого сравнительно спокойная, сейчас была настороженной, всюду можно было ожидать немцев, поэтому дороги перекрывали наши посты, и вот ночью нас остановили часовые бригады «Железняк». Отъехали мы в сторону от дороги, привязали коней, сели передохнуть возле тлеющего костра, и начался разговор, какой бывает среди бойцов в ночь с тревогами и надвигающимися событиями. Один из партизан, здоровый, вихрастый парень со вздернутым носом, лежал, положив голову на корневище, и о чем-то рассказывал. Произносил он слова с большим самоуважением, через несколько слов привычно, как запятые, вставлял крепкие ругательства, но без пафоса, а как необходимую часть речи. Узнав, что мы из бригады Дубова, заговорил о недавних боях в Пышно и что наша бригада оставила лагерь:
— Жаль, что бросили. Хороший лагерь у вас был… хороший. Был я у вас в лагере, так даже картины понарисованы… Ох и сила!.. И нам ваш комбриг «Сталина» подарил. Здорово… рисует художник!
Я вставил, что художник — я и есть. Он с недоверием посмотрел, сплюнул и, не сводя глаз, протянул, о чем-то вспоминая:
— Ну да-а.
Потом, как бы связав что-то в голове, спросил:
— А откуда ты?
— С Москвы.
— А фамилия твоя как?
Назвал фамилию. Он радостно вскрикнул:
— Она! Чудная такая! Она!.. Так тебе… письмо есть!.. От женки!
Я начал волноваться, и уже мне казалось, что сейчас он пороется в карманах и найдет долгожданное письмо. Но нет, письмо для меня осталось у них в бригаде у ребят. Теперь я готов был бежать в лагерь к ним. Но свой лагерь они тоже бросили, и где сейчас отряд, неизвестно, где-то держит под Бегомелем оборону. Он увидел мое волнение, начал успокаивать:
— Ты… не сердись, мы его… прочитали. Хорошее письмо твое, женка хорошо тебе пишет… дак мы читали. Очень хотелось… с Большой земли письмо почитать, а то у нас несколько ребят москвичи.
Я стал просить рассказать, что помнит, и, конечно, не думал сердиться, был рад получить хоть слово, узнать, что живы.
Но то, что я услышал, было неожиданным и диким. Парень начал медленно, не вставляя ругательств, говорить словами моей жены, и эти слова звучали дико в его устах, потому что они были словами ласки и нежности моей жены, — а он продолжал:
— «…Ничего, что принадлежит только тебе, я не растрачиваю, ожидая тебя. Колечка, родной мой, трудно без тебя. Я живу мыслью, что ты вернешься. Мечты мои такие: чтобы скорей победили врагов, чтобы ты остался жив-здоров, чтобы всей нашей семьей мы собрались вместе. У меня даже голова закружилась от таких желаний. Что может быть сильнее в мире, если человек желает, желает яростно, победить врага, фрицев…»