Утро наступило туманное, с бледным рассветом, но в хате было тепло и уютно, мы пили горячее молоко, только что вынутое из печи, обсуждали показания «сержанта», и радостно было сознавать, что ты жив и что вчера, несмотря на застолье, был на высоте, смог распознать человека, пришедшего за нашими жизнями. Кто знает, какие планы были у лазутчика на эту ночь?
Малкин позвонил в Старинку, в штаб бригады. В это время комбригом был Короленко, оставшийся вместо Лобанка, который улетел в Москву. Миша кратко доложил Короленко, что задержан диверсант из Лепеля, уверяет, что двойник, и просит отправить его в Москву. Митя выругался:
— На аэровокзал спешит!.. Ладно, присылайте пассажира, разберемся.
Аккуратно завернули так и не распечатанную пачку махорки, теперь она превратилась в вещественное доказательство, и вместе с формой уложили в вещмешок «сержанта». Солнце уже поднималось, когда под усиленным конвоем наш «гость» отправился в Старинку.
На память сохранились фотографии, которые я сделал тем утром в Острове, на них Андрей Королевич, Миша Малкин и Циковой Никита, их комиссар.
Через два часа позвонил Короленко:
— «Посылку» получил. Он точно из диверсионной школы. У него оказался мой диск, с моей меткой.
И я вспомнил рассказ Мити, как они скитались в окружении, однажды дневали в баньке, и вдруг нагрянули немцы, он выскочил в окошко и, когда протискивался, оборвал диск, на котором были выцарапаны его инициалы: «ДК». Как видно, диск этот нашли немцы, и вот, через два года, он попал на вооружение диверсанта. Так диск «ППД», выданный еще до войны, вернулся к Короленко, своему хозяину.
Позднее я узнал, что Центр не подтвердил версию диверсанта о двойнике, но попросил переправить его в Москву для более подробного допроса.
Казалось бы, так тщательно была подготовлена заброска «парашютиста», но две столь незначительные мелочи разоблачили и перевернули его судьбу. Хотя роковыми, если разобраться, оказались не эти мелочи, а шаг человека к предательству и измене.
Солнечные дни конца августа, я все еще нахожусь в Старинке вместе с Николаем Гутиевым и нашим неизменным помощником Ванечкой. Еще летом наша сильно выросшая бригада в целях лучшей маневренности и гибкости разделилась на две — бригаду Дубова под командованием Дубровского, она называлась по-прежнему, и вторую — во главе с Лобанком, по ходатайству в Москву названную бригадой имени Сталина, очень хотелось ее командованию носить имя вождя, это было престижно и давало характер как бы особо отличившейся бригады, которой Сталин согласился дать свое имя. Когда разделилась бригада, «поделили» и художников, но я нахожусь пока в бригаде Лобанка, хотя значусь за бригадой Федора Фомича, так как с самого прихода в партизаны был зачислен к Дубровскому, в штабную разведку под начальство Маркевича; мне просто не хочется уезжать, так как я привык работать вместе с Николаем и Ваней, да и наши инструменты и материалы трудно делить. Приказа нет пока прибыть на Валовую гору, где располагаются отряды Дубровского, вот я и сижу. Работы очень много, недавно закончил картину «Бой за Пышно», и теперь она сохнет и ждет, когда можно будет ее скатать на рулон для отправки на Большую землю. Сейчас делаю листовку «Строго по плану» — про Москву, Сталинград и… Ушачи: как сложились кампании, предпринятые фашистами по окружению Москвы в 1941 году, где были они разбиты, оставив горы трупов; в Сталинграде, где в 1942 году после всех объявлений о взятии Сталинграда их окружили, взяли в плен и остались опять в снегах сотни тысяч убитых; и, наконец, я рисую бои блокады партизанского края в 1943 году, где остались многие фашисты лежать на корм воронам. Листовка всем нравится, и то, что наряду с Москвой и Сталинградом я рисую Ушачи, вызывает улыбку, но и гордость. Рисую листовки с бешеными псами-полицаями; и самую массовую, с призывом «Все — в партизаны!». Работа идет полным ходом, а тут еще мы собираемся с Николаем в поездку с важным заданием, приказ из Москвы. Да, все дела неотложные и важные, и мне никак не. хочется уезжать на Валовую гору.
Лобанок только что вернулся из Москвы, где находился по вызову Центрального штаба партизанского движения. За время его отсутствия полк полковника Родионова, участвовавший в блокаде нашего края, будучи на службе у немцев, вдруг взбунтовался и перешел на сторону партизан. Родионов — русский полковник, попавший в плен к немцам, а затем он набрал полк власовцев, чтобы воевать с партизанами, и, когда началась блокада, направили этот полк в наши места. Но странно они воевали. Боев против нас они не принимали. Когда их посылали, чтобы уничтожить партизан, они придерживались такой тактики: если наши отряды двигались, они двигались параллельно нашему движению на расстоянии двух-трех километров — в зоне видимости, но не делая ни одного выстрела, что нас приводило в немалое удивление, открой они огонь, много бы наших полегло; но они только сопровождали нас, не вступая в бой. Тогда нас поражало это, почему и ходили слухи об их странном поведении. Но так как родионовцы перед партизанами ничем себя не скомпрометировали, то и мы их пока не трогали. А потом пришла весть, что полк Родионова перешел возле станции Зябки на нашу сторону, будто уничтожили они все станционное и собственное немецкое начальство, и Родионову ничего не оставалось, как, чтобы не ждать карательных отрядов, уйти в партизанскую зону.