Сначала она наблюдала, как Васька позирует. Васька перед ней, конечно, чувствовал себя и героем, и ему было, безусловно, приятно, потому что в нашей обстановке — а мое отношение и Николая было к нему восторженным — и это, конечно, давало ему, как бы сказать, ореол создавало вокруг него. Но работе это не способствовало.
Аллочка сидела скромненько. Она очень такая… Она с выдержкой была. И она не просто к нам пришла, в нашу землянку, ей у нас как бы спокойнее было. Потому что многие на нее заглядывались, и поползновения были. И даже среди девушек она не чувствовала к себе дружбы, скорее ревность к ее красоте. Трудно ей было. Она была замужем, у нее мужа убили в первые дни войны, следовательно, Алла была уже женщиной, и вела она себя очень сдержанно. Если в бою она шла в рост, то тут, в лагере, в поведении своем была очень сдержанной и приятной, это не выскочка какая-нибудь.
Они перекинулись всего несколькими фразами. Василь спрашивал, Алла отвечала ему. Затем Василь сказал, что сегодня он позировать больше не будет:
— Сильно жарко у вас в землянке.
И предложил Алле ее проводить. Алла согласилась, и они вышли.
На нас это все произвело впечатление, так как не ложилось в привычный ритм и нашей партизанской жизни, и обычного поведения этих двух людей.
Так что вот тебе вся история, если восстанавливать, с Васей.
Вот и получилось, что вписал-то я его с натуры и оно вышло, но потом, без него, я уже повторить не мог. Оставалась всегда фотография, где Василий со Звоновым и Диденко, и это единственный оказался источник для его портрета в картине.
Трагической оказалась и судьба Аллы, хотя она осталась жива и после войны сама рассказала мне свою историю. Жизнь исполосовала ее судьбу трагедиями, и она не щадила себя, смелость ее стала граничить с отчаянностью. Я виню Лобанка в смерти Васи Никифорова и в судьбе Аллы, хотя война есть война и они оба могли погибнуть. Лобанку нравилась Алла, он взял ее в штаб секретаршей и не смог простить ее любви к Василию.
Алла была необыкновенно красивой и так же необыкновенно — смелой в бою. Если ее характеризовать, то чем она потрясала? Внешне она была очень пропорциональна. Чуть выше среднего роста, так метр шестьдесят. Длинные ноги, и это делало ее еще более стройной. Головка небольшая, отчего она казалась скорее высокой. Темно-темно-каштановые волосы, доходящие до черного, и темно-карие глаза. Она была чуть смуглая, с ярким румянцем, который создавал иллюзию белизны лица, делал кожу светящейся. Нежный овал лица, нигде не было линии очерчивающей, лицо круглилось, как у ребенка. Темные брови чуть изогнуты плавно. Фигура вся изящная, с небольшой грудью. Все это создавало образ женственности и мягкости. И потрясала она именно своей женственностью. Сквозило это. Но не подчеркнуто женскими чертами, а женственность ее была выражена через теплоту и мягкость. Когда смотрел на нее, от нее исходили какие-то чувства доброты, нежности, и это, безусловно, влекло к ней очень сильно. И беззащитность. Ее, когда я увидел, хотелось защитить, схватить и куда-то спрятать от того, что происходило. И звучало парадоксально, когда рассказывали, как она шла в рост в атаку, насколько была бесстрашной, что создавало впечатление ребенка, не понимающего, что происходит вокруг, и от этого возникало ощущение драматизма, вся обстановка совершенно не вязалась с ее обликом. Это, как видно, поражало всех.
Я сразу же влюбился в нее. И был момент, когда я был в Острове и ушел с Аллой (мы договорились, что пойдем к лесу) — и вот в лесу, мы гуляли, разговаривали, и был момент, когда я мог ей сказать и о своих чувствах, и обо всем, и мне хотелось ее поцеловать. Но я совладал с собой, мне показалось святотатством о чем-то сказать, проявив свою нежность и внимание после Васи, после этой драмы с Василием, и потому что я понимал, какими глазами на нее смотрят жадными и эти командиры ее… А чувствовал я, что это настолько глубокая и богатая натура, душа ее, что нельзя как бы невзначай или походя дотрагиваться до ее чувств. Таким, как она, надо или отдавать себя всецело, или беречь как что-то святое. И потом, когда я познакомился с ее судьбой, я был поражен, насколько это верно.
Господи, какие хорошие люди были. И есть они.
…Вот Алла, до конца она осталась загадкой.
После приказа о переходе за линию фронта ей удалось остаться в партизанском крае. Но во время блокады сорок четвертого года она попала в плен к немцам как партизанка, потому что сопровождала обоз. За бригадой двигались обозы раненых и тифозных бойцов, ей поручено было ухаживать за тифозными, сопровождать обоз. И в этом страшном аду, когда шел прорыв, Алла родила ребенка. С ребенком она находилась в одной из телег, вместе с ранеными. Надо было перевязывать, ухаживать за ними, кормить и оберегать их; и кормить и оберегать ребенка.