В разговор вмешивается коренастый, лет пятидесяти, бывший командир, звание скрывает, но по речи понятно, что не ниже капитана:
— При чем тут Сталин, если изменил Павлов! Первое: назначил день чистки оружия на 22 июня. Второе: самолеты наши не взлетели с аэродромов, так как был сбор летчиков в Минске. И с границей — это его рук дело…
Но ему не дают закончить, нападают на Молотова и Сталина за мир с Гитлером и усиление его нашими поставками. Что мы выиграли, когда вылезли из старых границ, нарушив свои принципы: «Ни пяди чужой земли не хотим»?
— Вон финны — сколько они нас на своей неразмонтированной границе держали! Вот и мы могли! Если б с умом свои границы содержали, не пропустили бы немцев…
Эти разговоры все время идут, всем хочется понять, почему так произошло, что враг под Москвой, почему мы в плену, в чем секрет такого быстрого продвижения немцев? И два имени, олицетворяющие два лагеря, Сталин и Гитлер, не сходят с уст военнопленных. Но одни, яростно ругая Сталина и нашу неподготовленность, пытаются найти вновь точку опоры, душа, изодранная в клочья, должна опомниться. Это патриоты своей родины, они вновь пойдут ее защищать. Ругань других — это средство самооправдания, для них уже тоже произошел выбор, и никто, ничто им не нужно, кроме своей шкуры, своего брюха, они уже готовятся продаться за что угодно и продать кого угодно.
Уже поздно, в этих изнуряющих спорах бежит время. Но опять и опять перед каждым встает вопрос: а ты сам, что ты сделал и почему ты здесь? Можно ссылаться на бездарность командования, можно на новую тактику врага в окружении, и самое верное — на панику, в основе паники лежит неверие, подспудное желание спрятаться за тысячи людей, так же поступивших. А в душе? Нет оправдания. Хоть это скрывает каждый, даже от себя, поэтому многие говорят: «был ранен», «был без сознания» или еще что-нибудь. Но не могут сотни тысяч людей сослаться на эти причины. Потерял человек веру в себя — и нет его.
Шумит тихим шепотом зал, кто-то идет, шатаясь, переступая через мертвых и живых, то стон раздастся. А ведь при финнах было в этом зале и людоедство, этих здоровенных зверей повесили. Разделилось здесь человечество, дойдя и до самой нижней ступени, нет однородной массы — есть люди, и каждый должен отвечать за себя, как сам он себя ведет.
Внезапно слышится шум, ругань команды — это вечерний обход комендантом своих владений. Лучше не попадаться на глаза этому белобрысому типу с визгливым голосом и похотливыми губами. Ходит он в кожанке, синих галифе и хромовых сапогах, сбоку планшетка. Немцы назначили его комендантом лагеря и присвоили звание полковника, а он — никакой не полковник, так, счетовод из Средней Азии, с душой шакала. В планшетке у него золото — зубы военнопленных, часы, кресты даже есть. Меня прячут под тряпье, и уже входит эта вша. Полицай орет не своим голосом:
— Встать!
Лежащие встают, кто живой, и стоят, застыв в мертвенном свете лампочек.
— Смирно! — орет полицай. — Равнение на…
Идет вшивый наполеончик, в руках стек у него. Вдруг этому вурдалаку что-то пришло в голову, и он орет дико и визгливо:
— Почему скучные?! Почему не рады?! Вы у немцев! Надо показать свою радость! На столы, б..! Загнать на столы этих скотов!
Полицаям только дай — они такие же разъевшиеся, как те людоеды, которых повесили, — хлещут плетками, не разбираясь. В страхе люди бросаются к столам, отпихивают друг друга, чтобы скорее влезть, но это трудно сделать всем сразу. Наконец все вползают, набившись вплотную, и стоят, держась друг за друга, ждут.
— Танцевать, б..! — визжит полковник.
Никто не понимает, чего он хочет, даже полиция, но эти яростно бросаются к столам, хлещут стоящих, полковник кричит:
— Танцевать! Да веселей, сволочи!.. — И еще долго, надстраивая одно ругательство на другое, поносит святых, бога, мать.
Перебирают ногами истощенные голодом люди, полковник гогочет, довольный, и стеком отстукивает по ладони, напевая «Камаринского мужика». Затем кричит:
— Повеселились, хватит! Со столов долой, расплясалась сволочь!..
Лежу тихо, если меня обнаружат не на месте и спрятанного — убьют. Вижу из-под тряпья, которым прикрыт, как люди падают, стараясь слезть со столов, один хотел спрыгнуть, но распластался на полу во весь рост и лежит, на него уже падают другие; упавшие пытаются, но не могут встать с колен, на них, под напором стоящих, валятся и валятся остальные; полицаи бегают и плетками бьют, теперь за то, что медленно сползают, что не могут подняться с пола. У меня холодеет спина, кажется, что сейчас увидят меня, выволокут на свет.