— О, знаешь, когда объявили: «Кто знает немецкий язык, получит лишнюю порцию баланды», — я поднял руку и сказал, что я сам почти немец, так как майн мутер геборен Баден-Баден. Полицейский сразу меня определил переводчиком к инспектору по сельскому хозяйству. Но когда я просидел у него полдня, он понял, что я плохой переводчик, дал мне кусок хлеба с маслом и отправил к коменданту, где мы и встретились.
Австриец играл вальс, я, скрючившись от боли, произносил: «Штраус — гросс, гут музик…» — коверкал еще несколько русских слов, надеясь, что от этого их смысл будет доступнее австрийцу. Боже, как мучительно дается нам с Николаем каждый шаг, благо что конвоир добрый.
Произнося свои фразы, мы приостанавливались, мутилось в глазах от истощения и слабости. В какой-то момент я почувствовал, что дальше идти не могу, привалился к сосне, Николай с готовностью остановился, поставил ногу на пенек, чтобы хоть чуть ее оторвать от холода тающего снега. Со стороны, когда я смотрел глазами своего двойника, мне представилось жалкое и смешное зрелище: стоящий перед нами конвоир-австриец с губной гармошкой, я сам в полусознании, но стараюсь еще говорить о красоте музыки, Николай на одной ноге, близоруко смотрящий сквозь очки на конвоира.
Австриец тоже вдруг застыл со своей гармошкой, прижатой к губам. Понял, что происходит, что нам не до музыки и архитектурных красот, выпалил, сделавшись серьезным:
— Крикс — никс гут! — Затем понизил голос до шепота: — Гитлер — шайзе, Гитлер — шлехт.
Посмотрел по сторонам, увидел идущих от лагеря двух солдат и подтянулся. Мы поняли, что у него могут быть неприятности, собрали все силы и решили идти.
От комендатуры мы шли целый час, и нас терпеливо вел наш конвоир. Ближе к лагерю он, опять оглянувшись, порылся в карманах шинели, брюк, нашел сигареты, из котелка, пристегнутого к поясу, достал хлеб и все отдал нам.
Наконец мы добрались до ворот, шлагбаум был поднят, нас принял часовой, и мы вошли на территорию лагеря.
Глава пятая. Декабрь 1941
Портрет барона Менца. — Григорий Третьяк. — Переводчики. — Рабочая команда. — Николай Орлов. — Фельдфебель Борман
Утром на построении к нам подошел взволнованный Вилли, попросил Анатолия перевести:
— Сегодня приказано вести Николая к начальнику лагеря, майору Менцу. Николай должен рисовать портрет господина майора.
Я сказал, что пойду вместе с Николаем Гутиевым, он тоже художник, и с Толей, он необходим как переводчик. Вилли соглашается, но тут же добавляет:
— Сначала надо зайти к коменданту, пусть он распорядится.
Нас ведут в комендатуру. Мы идем по талому с лужами снегу. Чувствую я себя плохо. Хотя первый приступ дизентерии удалось сбить дистиллированной водой и углем, но сильные рези еще продолжаются, и я не знаю, смогу ли себя одолеть. Николай из-за каркаса идти быстро тоже не может, к тому же от ледяной воды у него стынет нога. Я чувствую себя все хуже и хуже и уже не могу сдерживаться, прошу Толю:
— Подождите за сосной, я присяду, а то просто разрывает живот.
Толя обеспокоен, как я буду рисовать, если все время присаживаюсь, но я надеюсь сдержаться на время сеанса. Если узнают, что у меня дизентерия, не видать мне барона и платы за портрет, да и все ждут, может, что-нибудь принесем съестное. Я собрал все, что было у меня для портрета, скарб небольшой, три карандаша: черный, который мне подарил комендант, и еще два, сине-красный канцелярский и зеленый; кусочек мела я нашел в одной из тумбочек, есть еще кусочек древесного угля. Вот и все, но это и немало. А вот на чем рисовать, не могу придумать, бумага из альбома мала, а бумага писчая — тонкая и тоже небольшая.
Наконец мы входим в дверь комендатуры, это бывший Дом Красной Армии Боровухинского гарнизона, и первое, что бросается мне в глаза в коридоре, — серая картонка, на которую сметают мусор от печки. Да, мне окончательно повезло! Хватаю картонку, стряхиваю пыль, это «Диаграмма развития индустрии в Первую пятилетку», но оборотная сторона заклеена замечательной пористой серой бумагой, и размер, тридцать пять на пятьдесят, как раз для портрета. Да плюс мел и уголь. Что может быть лучше?
Конвоир вводит нас в кабинет коменданта. Это полненький, невысокого роста капитан, которого мы рисовали с Николаем, в его кабинете мы и познакомились. Гауптман встал из-за стола, но это он проявляет почтение не к нам, а к майору, так как сейчас он будет говорить о его желании.
— Вам предстоит рисовать портрет майора Менца, — значительно произносит капитан. — Майор Менц — очень важное лицо, он есть начальник всего лагеря…