Двинулись в путь и подошли болотом к опушке леса, впереди на бугре деревня, левее презирается в тумане амбар, у которого ходит часовой.
Нам необходимо было общаться с людьми, чтобы узнать — где мы находимся и есть ли где партизаны? Есть ли свои люди? Мы стояли мокрые и голодные, усталые, но с горящими глазами, и каждый ждал, кто согласится первым выйти к людям — может, к врагам?
Надвигался день, нужно решаться. Взгляды всех остановились на мне, только у меня красноармейская форма, на остальных — форма литовских националистов, которую им дали немцы. Молча снял пояс, скрутил наподобие нагана, кладу в карман и угрожающе шевелю, как будто сейчас выстрелю через карман. Внутри все напряглось, но внешне спокойно прошу Николая Гутиева идти метрах в ста от меня, страхуя.
Иду, поднимаюсь в гору к крайнему сараю, у которого стоят мужики и две женщины, все пожилые. Сразу говорю:
— Здравствуйте.
Отвечают настороженно и недружно.
Спрашиваю, как называется деревня? И, к моему удивлению, называют Пуныще. Да, удивительно бывает в жизни — столько проплутав, попасть именно туда, куда нужно. Уже бодрее задаю следующий вопрос:
— Бургомистр есть? — Обращаюсь к одному помоложе: — Веди к нему! — И грозно вращаю в кармане своим импровизированным пистолетом.
— Нет, это в Пышно, а у нас деревня, чего ж он сидеть здесь будет.
Я не унимаюсь:
— Веди тогда к полицаю! Мы его сейчас решим!
— Ой, что вы, люди, нема полицая. Тогда, совсем расхрабрившись, говорю:
— Ну, так веди к старосте!
Старики, переминаясь, все разом начали говорить:
— Да не надо его, он свой, наш человек, для. формы поставленный, чего его стрелять.
С меня спадает сразу при слове «свой» то внутреннее напряжение, в котором происходит этот непринужденный разговор о расстреле бургомистра и полицая моим из пояса скрученным «наганом». Охотно соглашаюсь, что стрелять не надо.
— Тогда, — говорю, — дайте чего поесть. Подошел Николай, и нас повели в хату. Хозяйка дала
полхлеба черного, целую пилотку картошки и несколько соленых огурцов. Заговорили о партизанах, нам рассказали, что отряд ночью был, но куда пошел, никто не знает, а немцы, оказалось, стоят рядом, в Пышнянском сельсовете, это близко. Мы простились со всеми и опять по одному ушли в лес.
Да, кажется все так обыденно! Но в то утро для свидания с миром, чтобы перейти этот рубикон — первого разговора с людьми по другую сторону проволоки, нам понадобилось напряжение всех душевных сил. Почти год мы, военнопленные, не общались с мирным населением; мы не знали, что происходит в мире, в стране, немцы в лагере говорили, что Сталинград пал и вся Россия уже в их руках. Мы не знали, что мы встретим и как отнесутся к нам, бывшим военнопленным, наши люди. И наши ли это люди — на кого мы вышли? Ведь были же и полицаи.
Поделив все принесенное, стали решать, куда идти дальше.
Немного пройдя лесом, наткнулись на старика и старуху лет по восьмидесяти. Старик рубил хворост и складывал на разостланную веревку.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Обступаем их и начинаем спрашивать, задавать плохо слышащему деду целый поток вопросов. Старики подозрительно нас осматривали, отвечали осторожно:
— Были партизаны ночью в Пуныще, были, милые, да куды ушли, кто их знае. Можа, на Воронь, там деревня большая, а можа, к Острову. Вы лучше пойдите еще по-спрашайте.
Мы, окрыленные новой ниточкой, отправились. Шли обочиной давно не езженной дороги, сплошь заросшей цветами и, по бокам, густым лесом, на колею уже выбежали маленькие елочки и сосенки, потонувшие в белых ромашках, на душе делалось спокойно и так не верилось, что мы гонимые, что надо куда-то бежать, скрываться. Началось обсуждение: вот если наткнуться на места боев и найти оружие — сразу мы делаемся группой партизан… Но сколько ни шли лесом, не находилось таких мест.
Дорога выбежала из леса, по обе стороны раскинулся кустарник по болоту, на котором заманчиво сияли сиреневые цветы, таинственные и нежные. День уходил, солнце, перевалив через центр неба, стало бросать длинные прохладные тени, а на западе заалели тонкие облака. Есть хотелось очень. Мы рвали попадающиеся ягоды и зелень, но ни на минуту не останавливались в нетерпении узнать об отряде, мы начали верить после первых удач, что нас ждут, чтобы принять в партизаны.