Что-то кольнуло в сердце: подбодрить меня хотят. Но песню никто не поддержал. Еще отчетливее слышалось побрякивание оружия, лопаток, котелков…
Училище гудело: в моем положении мог оказаться любой. Поэтому говорили между собой, горячась и откровенно возмущаясь самодурством заезжего генерала. Едва я вошел в офицерскую столовую, как мои товарищи дружно вскочили с мест и, окружив меня, загалдели:
— Почему промолчал, что людей этих не учил и не знаешь?
— Пиши рапорт командующему округом!..
— А что, если Сталину дать знать?
— Все образуется, браток…
И каждый приглашал к своему столу, готов был поделиться последним… Вспоминаю сейчас — и сердце благодарно щемит: такое было военное товарищество. Почему же так растеряли мы это чувство теперь? Неужто черствеет душа?
В углу одиноко сидел Валентин Андреевский — мой друг. Человек необыкновенной красоты, благородства и порядочности. (После войны за свой труд рабочим на Харьковском тракторном заводе он был удостоен звания Героя Социалистического Труда и избран депутатом Верховного Совета УССР… Увы, сейчас Валентина уже нет…)
— Пока суд да дело, Жек… — говорил врастяжку Валентин, наливая в граненый стакан водки. Выпили. Без аппетита поковырялись в соленых военторговских грибах. Выпили еще. Потом еще… Такого со мной, да и с ним, хоть он и был старше меня на Десяток лет, не было… Но и хмеля не было «ни в одном глазу»…
Молча дошли мы до калитки дома, где я снимал угол…
— А теперь, Жек, выспись. Утро вечера мудренее, — сказал друг, и мы расстались.
Расстегнув воротник гимнастерки, расслабив ремень, прилег я не раздеваясь на топчан. Мысли бешено носились в голове: «В войну трибунал — это штрафная рота. Значит, смерть… Но смерть-то собачья!.. Как мама переживет такую смерть? Как дать маме знать, что я не виноват?.. А как же мечты актерской юности: Макар Нагульнов. Сирано де Бержерак?..»
В замерзшее окно кто-то постучал.
— Кто?
— Товарищ старший лейтенант, срочно к начальнику училища! — послышался голос запыхавшегося от бега курсанта.
Я бежал, спотыкаясь и скользя по деревянным тротуарам. В кабинете за столом в шинели внакидку сидел полковник Акимов. Рядом — майор Вовченко Иван Никитич, начальник политотдела. Душевный человек.
Я доложил о своем прибытии. Полковник вышел из-за стола, подошел ко мне, обнял.
— Спасибо, сынок… Никакого трибунала не будет… Я все объяснил инспекции… — И ласково хлопнул меня по плечу.
— Скоро День Красной Армии, — напомнил Иван Никитич и улыбнулся. — Чем-нибудь порадуете?
Помню, вышел из штаба, взглянул на тускло освещенную улицу Республики… И… Все… Что было дальше — не помню.
Очнулся утром в постели. Мне потом сказали — я упал со ступенек в кучу снега… Пьяный…
Яблоки
Осенью 1944 года «пятьсот-веселый» забросил меня в Киев. 501, 505, 525 — это были номера дополнительных поездов, идущих (вернее, ползущих) по всей стране с набитыми в товарные вагоны людьми. «Веселая» это была езда. Куда точно идет поезд — было неизвестно; обычно объявляли: «На Урал», «Крымское направление», «В сторону Киева». Где остановится, сколько будет стоять — никогда никто не знал. Бывало, замешкается эшелон на перегоне между станциями, и тысячи людей высыпают в поисках… кустика. Паровозный свисток, лязг буферов — и с гиком, воплями, хохотом кидаются, словно мыши по норам, пассажиры в свои «телячьи» вагоны. Да, забавная была езда. Поэтому «экспресс» и прозвали «веселым»…
В полуразбитом здании киевского вокзала, прямо на куче камней лежал репродуктор, четырехугольным своим раструбом направленный на площадь. Из него неслось:
Никогда хрипловатый голос Леонида Утесова не волновал меня так сильно и глубоко, как тогда.
Мне бы поискать «пятьсот-веселый», который шел в сторону Херсонщины, туда, где мама оставалась в оккупации, — за тем, собственно говоря, и приехал я на Украину, — но ноги сами понесли меня на Брест-Литовское шоссе… Здесь была наша актерская школа при киностудии. Что с ней теперь? Есть ли она? Будет ли? И что с ребятами?
Переступив проходную студии, я замер: диво дивное раскинулось передо мной — яблоневый сад. Не удержался — сорвал плод, наспех потер им по гимнастерке, откусил…
— Ты шо робыш?!.. Тэбэ ж пустылы як людыну, а ты!.. — без злобы, а так, для порядка, покричал на меня вахтер.
— Не сердись, дядя. Имею право. — И демонстративно хрумкнув сочным яблоком, я подошел к нему, спросил: