Меркурьев пошел к, двери, потом резко остановился.
– В театре, молодой человек, когда просят прикурить, не вскакивайте. Пусть сами изволят согнуться к огоньку. – Сказал и вышел.
Секретарь, немолодая, очень милая женщина, заметно смущаясь, сказала:
– Не обращайте внимания. Театр – это, знаете ли, характеры… Пожалуйста, проходите, Константин Васильевич вас ждет.
Вошел. Смотрю – директор барабанит пальцами по столу, тоже молчит. Потом:
– Пьешь? – ни с того ни с сего, как мне показалось, грозно спросил.
– Ну… – замялся я.
– А я выпью. – Он достал откуда-то из-под стола бутылку коньяка, плеснул коричневатую жидкость в стакан, стоявший на столе, одним махом проглотил ее и продолжал молчать. «Успокаивает себя, – подумалось мне, – видно, сильно “поговорили” они с Меркурьевым».
– Ты в Кунсткамере был? – спросил директор и впервые посмотрел мне в глаза.
– Был.
– Так там уроды. И все заспиртованные, и у каждого своя банка. А тут все красавцы, и все живые, и все в одной банке… В театре. У тебя семья большая?
– Четверо нас.
– Жена – артистка?
– Певица.
– Ну, хоть тут слава богу!.. – И улыбнулся. Хорошо так улыбнулся.
– Я тебя на сцене не видел, видел Вивьен (главный режиссер театра). Говорил, что ты наш… Так наш? – в упор спросил Скоробогатов.
Радость, страх, смятение, растерянность бушевали во мне.
– Георгий Александрович… – только начал я.
– С Гогой (надо же, великий Товстоногов тогда для них был «Гогой») мы договоримся. Мы – Академия. Улавливаешь?
Шел я от здания Александринки до памятника Екатерине II, хоть это и короткий путь, долго… И бронзовые царедворцы, окружавшие царицу, показались мне с лицами Николая Симонова, Николая Черкасова, Константина Скоробогатова, Александра Борисова…
Лететь бы! Но… В этот вечер в саду «Измайловский» «Вей, ветерок» я провалил с треском…
Вот ведь наша профессия! Балалайку, гитару, рояль, орган можно настроить. Актер же – инструмент загадочный и пока никем еще не понятый. Какие колышки надо покрутить, чтобы струны – мозг, кровь, сердце, тело, голос – свести в одно гармоническое целое, способное выразить тончайшие чувства?
Кто бы знал, как в ту ночь я был противен себе! Какими только словами не казнил себя: и бездарь, и неуч, и недоумок! Спасибо жене (она была тогда со мной) – она плакала от счастья, радуясь моему успеху и столь лестным предложениям. И тревожилась – не случилось бы нервного срыва, не выкинул бы я сгоряча что-либо непоправимо строптивое.
И все приговаривала:
– Ну зря ты так, Женя… Вон даже про Симонова говорят: иногда играет так, что люстры звенят, а бывает, что мухи дохнут… Настоящие театралы приходят на Симонова по нескольку раз, чтобы увидеть его в ударе…
Милая моя, думал я, ты бы рассказала еще и про то, как Белинский шестнадцать раз приходил смотреть Мочалова в «Гамлете», а написал только про один спектакль, когда «люстры звенели»… Что за утешение! Мне самому бы понять и научиться владеть собой!.. А тут провал! И сразу слушки поползли в труппе, и все с усмешечкой, с издевочкой типа: «Академик наш выдохся», «А что, собственно, в нем есть, кроме роста и темперамента»…
Одним словом, не только спектакль, но и ночь я провалил…
Утром раздался звонок.
– Говорит Борис Израилевич Тылевич. – Это был администратор московского Малого театра. – Звоню по поручению Михаила Ивановича Царева…
То ли оттого, что он говорил торопливо, то ли оттого, что его рот был «полон дикции», я подумал, что ослышался, и переспросил:
– Кого, кого?.. – А самого, почувствовал, качнуло: дали себя знать бессонная ночь, а может, и предчувствие розыгрыша.
– Говорю по буквам: Циля, Арон… – И в трубке раздался заливистый смех.
«Дурацкий, мерзкий розыгрыш», подумал я, – не иначе «друзья» уже забавляются.
– Я понял… Слушаю вас. – На всякий случай говорил серьезно.
– Михаил Иванович просит вас, возвращаясь с гастролей, заехать в Малый и повидаться с ним. – Тылевич замолчал. Молчал и я. – Вы еще раздумываете? – И снова раздался хохоток. – Поверьте мне, Тылевичу, не раздумывайте… Вы меня поняли? Расходы театр берет на себя.
– Подтвердите телеграммой, – сказал я, продолжая не верить в серьезность этого диалога.
– Телеграмму вы получите. До встречи.
Мы с Лидой долго не могли вымолвить ни слова. Потом договорились: об этом звонке – никому, ни гу-гу…
– Может, это судьба, Женя?.. Не надо нервничать… Наберись терпения…
За два дня до окончания гастролей директор «Факела» показал мне телеграмму: «Просим командировать Москву артиста вашего театра Матвеева Е. С. Комитет по делам искусств СССР. Начальник отдела театров…» (Фамилию его я запамятовал.)