Я приподнял занавеску и показал ей на освещенном светом фонаря тротуаре двух молодцов в фетровых шляпах, куривших дешевые сигары.
— Я — узник, Сэйни, узник, хотя и живу в отеле и прилично кормлюсь и могу, когда захочу, пройтись три квартала по улице.
— Но ведь это ужасно! — воскликнула Сэйни.
— Да, ужасно! Ты представляешь, как прекрасно море? Плывешь по нему неделями, черному, как черный мрамор, так оно глубоко, и видишь солнце, встающее над водной пустыней и слышишь шум винтов. Как хорошо быть матросом, Сэйни! Сегодня ты видишь город, выстроенный из красного песчаника, зеленые кактусы растут между камнями, разбросанными по желтому песку. Завтра ты, видишь обезьян, скользящих по ползучим растениям вниз и поддерживающих друг друга за хвосты. Восходи луна, поднимается ветер и дышит тебе в лицо…
— Уедем, Фрей! — вздохнула Сэйни.
— Эх, если бы мы могли уехать! У меня одна надежда; меня отпустят на все четыре стороны после этого проклятого суда.
— Мне не нравится этот суд. Мне все не нравится! Все омерзительно в нашей Батате, где все продается за лавры слава, честь, любовь, человеческая жизнь и достоинство!
Что я мог ей ответить? Она была совершенно права, и я всего этого за последние месяцы достаточно нагляделся.
Глава пятнадцатая
Все рушится
Сотни автомобилей всех цветов — от бледно-лилового до цвета бычьей крови, — стремились по асфальтовым аллеям Цезарвилля к дворцу Справедливой Фемиды. Над толстыми белыми мраморными колоннами дворца на фронтоне была высечена в мраморе фигура сидящей богини с весами в руке и с завязанными мраморным платком глазами. Шеренги цезарвильских полицейских, вооруженных дубинками, сдерживали людские толпы, рвавшиеся к дворцу. Газеты так раздули процесс, что попасть на него было заманчивее, чем на самый сенсационный фильм в первый день его выпуска да экраны.
В свидетельских комнатах какие-то мрачные личности инструктировали свидетелей. Возле меня очутился Амфитрион Гош, который тоже должен был выступить свидетелем обвинения.
— Ну что, Горн? — спросил он, похлопывая меня по плечу. — Собираетесь путешествовать?
Я непонимающе посмотрел на него:
— Вы думаете, ваши разговоры в номере отеля остались между вами и вашей Сэйни? — пояснил он с отвратительной улыбкой, обнажавшей его красные десны и дурные желтые зубы. — Мы предусмотрительны, мой друг, мы очень предусмотрительны, и микрофоны наши работают четко.
— Ax, вот оно что? — понял я. — Они записали на пленку все мои разговоры с Сэйни! Значит, я действительно узник! И действительно я попал в капкан.
— Могу сообщить вам приятную новость, — продолжал полицейский инспектор, так же отвратительно улыбаясь, — лишь только вы подтвердите на суде ваше показание и поможете упрятать этого русского, мы отпустим вас на все четыре стороны. Больше того: министр разрешил выдать некоторую сумму в лаврах и билет вам и… вашей будущей супруге на первое судно, отплывающее из порта Трех Фрегатов.
Суд начался, и я знал, что Сэйни сидит в публике — мне удалось достать ей билет в кулуарах. Загудело радио. «Нет, не виновен», — нагло ответил подсудимый на вопрос председателя суда, — докладывал радиокомментатор. — «Свидетели обвинения разоблачат его и докажут его виновность».
За окнами шумела толпа, звенели трамваи, рычали автомобили. Я знал, что моя очередь придет не скоро, меня приберегают на последний момент. Я должен буду нанести решающий удар.
«После обвинительного заключения по предложению прокурора суду демонстрируются записи секретных микрофонов, передающих все разговоры подсудимого с навещавшими его коммунистами, все его попытки завязать знакомства с военно-изобретательскими кругами. К сожалению, некоторые пленки попорчены во время обработки и трудно разобрать большинство слов», — продолжал гудеть в кулуарах радиокомментатор.