Я знал, что Берне в последнее время нездоровилось, но она пыталась как могла скрыть болезнь. Как говорили, у нее был рак. Мы с Валентиной обратили внимание на то, что Верна не могла сидеть спокойно. Очевидно, ее мучили сильные боли. Мы заметили также, что она практически ничего не ела.
Обладая огромным самообладанием, она попробовала преуменьшить серьезность своего положения, рассказав, что упала на трамвайных путях, сильно ушиблась и угодила в больницу. Там Верна все время думала о детях — Торгунн, Руне (сейчас он, кстати, является мэром Осло) и Трульсе. С невеселой улыбкой она сказала, что с годами материнский инстинкт усиливается.
Всего через несколько недель мы получили скорбное сообщение о кончине Верны. На похоронах были наш посол и я как советник посольства. С кладбища все поехали в «Фолкетс Хюс», где состоялась траурная церемония. После речей я подошел к Герхардсену и выразил ему мои личные соболезнования. Поблагодарив, Герхардсен сказал: «Спасибо, что вы сочли своим долгом проводить ее. Вы играли очень важную, даже не можете представить, насколько значительную роль в ее и моей жизни».
То же самое я могу сказать и о них. Политическая дальновидность и ум государственного деятеля Эйнара, искреннее желание улучшить условия жизни народа, поставить человеческую личность в центр политики не могли не оказать на меня глубокого влияния. Большинство государственных деятелей, долго находящихся у власти, со временем, к сожалению, утрачивают способность слушать и слышать других. Эйнар Герхардсен был не из их числа. Его кредо состояло в том, чтобы попытаться понять других, вникнуть в ход их мыслей, даже если, как в случае со мной, это были доводы молодого, неопытного и даже, как писали тогда газеты, «опасного для Норвегии человека».
К вопросу об «опасности». В Норвегии и сейчас задаются вопросом не нанесли ли мои отношения с премьер-министром ущерба их стране но логично, на мой взгляд, задуматься и об «опасности», которой могла подвергаться другая сторона. Поясню на таком примере В первые послевоенные годы в нашей идеологии господствовала сталинская доктрина социал-демократии. Согласно ей, социал-демократы представляли собой наиболее реакционную силу, более опасную для рабочего класса, чем капитализм как система. Сталин объявил западноевропейских социал-демократов главными врагами социализма. Это идейное наследие оказывало влияние на советские партийные и властные структуры еще очень долго, много лет спустя после поворота к более примирительной политике. Моя же работа в Норвегии руководство политической разведкой во всей Европе, но главное — личное общение с Герхардсеном и его супругой заставили занять гораздо более лояльную позицию в отношении к европейской социал-демократии, чем было принято в Советском Союзе.
Как-то в 70-е годы председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов должен был выступать с большим докладом на одном из торжественных собраний. В соответствии с существовавшей тогда практикой различные подразделения заблаговременно получили проект доклада для замечаний и предложений.
Было известно, что Ю.В.Андропов проявлял огромный интерес к социал-демократическим партиям и их взглядам на решение общественных проблем. Проект доклада содержал довольно благожелательные характеристики западной социал-демократии, особенно в части внешней политики. Я предложил некоторые идеи и формулировки, которые шли еще дальше в этом направлении.
Мои предложения не прошли. Я оказался большим «социал-демократом», чем Андропов.
Политическое чутье и авторитет Герхардсена на Западе и Востоке сделали неоценимой его роль в «наведении мостов» и поиске компромиссов между великими державами в мире, который балансировал на грани третьей мировой войны. Это сегодня можно говорить, что такая угроза существенно уменьшилась. В прежние же времена это было не столь однозначно. Если мне своей политической работой удалось в какой-то степени способствовать улучшению информированности советского руководства о Западе и пониманию различных тенденций и подходов к решению важных международных проблем, то думаю, я выполнил свой долг не только перед Родиной, но и перед светлой памятью Эйнара и Верны Герхардсен.
Глава 6
Из дипломатии в разведку
После завершения первой командировки в Норвегию в 1958 году можно было ожидать продолжения работы в центральном аппарате МИД, естественно при условии положительной оценки результатов работы в посольстве. К счастью, именно так ее и оценили. Я приступил к работе в норвежской референтуре отдела Скандинавских стран МИД. Валентина, я и наш сын Александр, «задуманный» еще до отъезда в Норвегию, но родившийся в Осло, вернулись в Советский Союз с оптимистическим настроением. Чувствовалось, что климат в отношениях между Советским Союзом и Норвегией улучшается. Я горел желанием содействовать дальнейшему продвижению в этом направлении на порученном мне участке. Хрущевская оттепель, проявившаяся по отношению к Западу, пустила корни и в самом советском обществе. Сталинского министра иностранных дел Молотова, отличавшегося твердостью и непримиримостью, сменил на посту суховатый профессионал Андрей Андреевич Громыко. Правда, непродолжительное время министерство возглавлял А.Н.Шепилов. Для Молотова, кстати, запросили агреман для направления на должность посла в Норвегию. Норвежцы были удивлены, но назначение по каким-то причинам не состоялось. В норвежской референтуре работали всего два дипломата, но мы справлялись. Ничего сенсационного в двусторонних отношениях не происходило, а текущие дела были нам по плечу. Так называемая рутина иногда хороший признак. Значит, все идет нормально. Я ею не тяготился, напротив, находил интересной уже привычную работу по организации культурных обменов, личных контактов, которые постепенно расширялись. Возникавшие неприятности были связаны в основном не с Норвегией, а с ее союзниками. Тучей на относительно безоблачном небе всплыло дело о шпионском полете американского самолета-разведчика У-2, сбитого над Свердловском 1 мая 1960 г. Американцы не сразу узнали, что летчик Фрэнсис Гарри Пауэрс не только остался в живых, но и многое рассказал. Президент США Эйзенхауэр, не зная о судьбе летчика, решился на ложь. Он публично заявил, что сбитый самолет выполнял задачи метеорологической службы. С советской стороны, в свою очередь, были представлены фотографии, подтверждавшие разведывательный характер полета, а также доказательства того, что пунктом назначения У-2 являлся норвежский военный аэродром в Будё. Советский Союз потребовал от американцев безоговорочных извинений. США категорически отказались это сделать, и предстоящая встреча в верхах в Париже была торпедирована.
Мне поручили пригласить в МИД норвежского посла Оскара Гундерсена. Когда мы шли к кабинету министра иностранных дел, норвежец поинтересовался, не известна ли мне причина вызова. Я ответил, что речь пойдет о событиях последних дней. О том, что Пауэрс жив, я, естественно, умолчал.
А.А. Громыко был известен всем как чрезвычайно корректный и тактичный человек, однако на этот раз он выглядел очень мрачно. От имени советского правительства министр заявил протест норвежскому правительству в связи с тем, что оно вводит Советский Союз в заблуждение. Американский самолет-разведчик должен был приземлиться в Будё, а следовательно, норвежская территория используется в агрессивных целях.
Норвежский посол, имея какие-то инструкции или по собственной инициативе, ответил, что такое является совершенно немыслимым. Норвежское правительство никогда этого не допустило бы.
«Я не стану с вами больше говорить на эту тему, — сказал Громыко. — Сказанное мной является неопровержимым фактом. Доложите об этом своему правительству. Это все. Вас я слушать больше не желаю».
Для дипломатии вообще и для Громыко в особенности такой тон беседы был очень необычным. Как правило, даже при передаче резких нот протеста вежливость обязательна. Иногда посла даже сочувственно похлопывают по плечу. Но в данном случае этого не произошло. Слишком явным было нарушение со стороны Норвегии ее официального внешнеполитического курса.