Рексу Диллоту было почти двадцать четыре, он был почти красив и абсолютно нищ. Его мать, судя по всему, снабжала его каким-то пособием из той суммы, которую ей оставляли кредиторы, и Рекс иногда вливался в ряды тех, кто нерегулярно зарабатывает неопределенные суммы в качестве секретаря или компаньона людей, неспособных справиться без посторонней помощи со своей корреспонденцией или со своим свободным временем. В течение нескольких месяцев он был помощником редактора и деловым менеджером газеты, предназначенной для развлечения мышей, но привязанность была всегда несколько односторонней, и газеты с потрясающей скоростью пропадали из клубных читальных залов и других пристанищ, где их бесплатно оставляли. Однако Рекс проводил свои дни, окруженный аурой комфорта и благодушия, как может жить человек, от рождения наделенный способностью к таким вещам. И любезное Провидение обыкновенно устраивало так, чтобы приглашения на уик-энды совпадали в его жизни с теми днями, когда белый обеденный костюм возвращался из прачечной в великолепной чистоте.
Он ужасно играл в большинство игр и был достаточно откровенен, чтобы это признавать, но он развил в себе удивительно точную способность оценивать игру и возможности других людей в состязаниях гольфистов, в бильярдных партиях и в турнирах по крокету. Высказывая свое мнение о превосходстве того или иного игрока с достаточной степенью юношеской убежденности, он обычно преуспевал в устройстве пари со средними ставками и привык к тому, что выигрыши уик-эндов помогали ему переносить финансовые трудности и благополучно преодолевать середину недели. Неприятность, как Рекс доверительно сообщил Кловису Сэнгрейлу, состояла в том, что у него никогда не было в распоряжении доступной или хотя бы предполагаемой наличной суммы, достаточной, чтобы устроить действительно стоящее пари.
— Когда-нибудь, — сказал он, — я наткнусь на настоящую безопасную вещь, на ставку, которая просто не может провалиться, и тогда я поставлю на нее все, что у меня есть, или даже намного больше, чем я стоил бы весь до последней булавки.
— Было бы крайне печально, если б эта ставка случайно прогорела, — вмешался Кловис.
— Это было бы не просто печально, — ответил Рекс, — это была бы трагедия. Все равно, было бы чрезвычайно забавно нечто подобное устроить. Представь себе, каково проснуться утром, зная, что у тебя на счете сотни три фунтов. Но мне нужно идти и до завтрака почистить голубятню моей хозяйки — по доброте душевной.
— У твоих хозяек всегда есть голубятни, — сказал Кловис.
— Я всегда выбираю хозяек, у которых они есть, — сказал Рекс. — Голубятня — это показатель небрежного, экстравагантного, приветливого окружения, как раз такого, которое я люблю. Люди, рассыпающие кукурузные зерна для бесчисленных крылатых ничтожеств, которые только сидят, воркуя и довольно разглядывая друг друга на манер Луи Кваторза, — такие люди мне прекрасно подходят.
— Сегодня днем приезжает молодой Стриннит, — задумчиво сказал Кловис. — Смею сказать, что тебе нетрудно будет заставить его сыграть на бильярде. Он играет весьма недурно, но совсем не так хорошо, как ему кажется.
— Я знаю одного гостя, который может сыграть против него, — заметил Рекс мягко, но с опасным блеском в глазах, — тот похожий на труп майор, который прибыл вчера вечером. Я видел, как он играл в Cен-Морице. Если бы я мог убедить Стриннита, чтобы он поставил на самого себя против майора, деньги оказались бы у меня в кармане. Это очень похоже на тот счастливый случай, которого я ждал и о котором молился.
— Не торопись, — порекомендовал Кловис. — Стриннит может когда-нибудь разыграться и достичь той формы, в которой давно уверен.
— Нет, я хочу поторопиться, — спокойно сказал Рекс, и выразительным взглядом подтвердил свои слова.
— Вы все собираетесь направиться в бильярдную? — спросила Тереза Тандлфорд после обеда, выражая немного неодобрения и немало раздражения. — Я не могу понять, какое особое развлечение вы находите в том, чтобы смотреть на двух людей, раскатывающих несколько шаров из слоновой кости по столу.
— О, ну, в общем, — ответила ей хозяйка, — это способ приятно провести время, знаете ли.
— Очень скучный способ, по-моему, — сказала миссис Тандлфорд. — Я как раз собиралась показать всем вам фотографии, которые сделала в Венеции прошлым летом.
— Вы показывали их нам вчера вечером, — поспешно произнесла миссис Куверинг.
— Те были сделаны во Флоренции. Они совсем другие.
— О, ну, в общем, мы посмотрим на них когда-нибудь…завтра. Вы можете оставить их внизу в гостиной, и потом все смогут посмотреть.
— Я хотела бы показать их, когда все собрались вместе, потому что мне следует сделать очень много объяснений и замечаний о венецианском искусстве и архитектуре, по тому же принципу, по которому я рассказывала вчера вечером о флорентийских галереях. Также я хотела прочесть вам свои стихи, посвященные реставрации Кампаниле. Но, конечно, если вы все предпочитаете наблюдать, как майор Лэттон и мистер Стриннит управляются с шарами на столе…
— Они считаются первоклассными игроками, — сказала хозяйка.
— Значит, мне придется признать, что мои стихи и моя художественная болтовня считаются второклассными, — едко заметила миссис Тандлфорд.
— Однако, поскольку все вы уже изготовились смотреть глупейшую игру, мне больше нечего сказать. Я пойду наверх и закончу одно письмо. Позже, возможно, я спущусь и присоединюсь к вам.
Как минимум одному из зрителей игра совсем не казалась глупой.
Она была увлекательной, возбуждающей, дразнящей, нервной, и наконец она стала трагической. Майор с репутацией, привезенной из Сен-Морица, оказался явно не в форме, молодой Стриннит форму наконец обрел, и удача была на его стороне. С самого начала в бильярдные шары, казалось, вселился демон упрямства; они катились вполне удовлетворительно для одного игрока и никак не желали двигаться для другого.
— Сто семьдесят и семьдесят четыре, — распевал молодой человек, исполнявший функции маркера. В игре до двухсот пятидесяти это было огромное преимущество. Кловис видел, как румянец волнения исчезает с лица Диллота и мраморная бледность занимает его место.
— Сколько ты поставил? — прошептал Кловис. Тот в ответ произнес сумму, едва шевеля сухими, дрожащими губами. Она оказалась гораздо больше, чем он или кто-то из его знакомых мог заплатить; он сделал как раз то, что собирался сделать. Он поторопился.
— Двести шесть и девяносто восемь.
Рекс слышал, что где-то в зале часы пробили десять, потом другие где-то еще, и еще, и еще; дом, казалось, наполнился боем часов. Потом совсем далеко загремели напольные часы.
Через час все они пробьют одиннадцать, и он будет слушать их — опозоренный изгой, неспособный даже частично оплатить проигранное пари.
— Двести восемнадцать и сто три.
Игра была почти что кончена. И с Рексом почти все было кончено. Он отчаянно молил, чтобы рухнул потолок, чтобы загорелся дом, чтобы произошло какое-нибудь событие, которое положит конец этому ужасное верчению туда-сюда красных и белых шаров из слоновой кости, которые толкали его все ближе и ближе к гибели.
— Двести двадцать восемь, сто семь.
Рекс открыл свой портсигар; там было пусто. Это по крайней мере давало ему предлог выйти из комнаты, чтобы снова запастись сигаретами; он спасался от затянувшейся пытки: созерцания этой безнадежной игры, шедшей к печальному финалу. Он вышел из круга поглощенных игрой наблюдателей и по короткой лестнице направился к длинному, тихому коридору спален, где на каждой двери висел маленький квадратик с именем гостя. В тишине, которая царила в этой части дома, он все еще мог расслышать ненавистный перестук шаров; если бы он выждал еще несколько минут, он услышал бы краткие аплодисменты и гул поздравлений, возвещавшие о победе Стриннита. Но его напряженное внимание было отвлечено другим звуком, агрессивным, вызывающим гнев дыханием того, кто почивает тяжелым послеобеденным сном. Звук доносился из комнаты у самого его локтя; карточка на двери гласила: «Миссис Тандлфорд». Дверь была слегка приоткрыта; Рекс подтолкнул ее, отворил на дюйм или два и заглянул внутрь. Великая и ужасная Тереза заснула над иллюстрированным путеводителем по художественным галереям Флоренции; возле нее, в опасной близости от края стола, возвышалась настольная лампа. Если бы Судьба была хоть чуточку добра к нему, подумал Рекс с горечью, спящая бы столкнула эту лампу и предоставила бы гостям возможность заняться чем-то, далеким от бильярдных партий.