Тверской бульвар
в день зимний, снежный
стоит передо мной
у раскаленных гор,
средь выжженных песков
и глиняных ущелий,—
все белый снег
да искристый мороз…
Мне травы тонкие на стеклах,
взращенные морозом изо льда,
приятнее для глаз
и сердцу ближе,
чем настоящие цветы
в тропических жарах.
Ах! Север, север.
Здесь пряно,
пыльно,
душно,
от пестроты и яркости
болят глаза.
И так тоскливо —
по большим снегам,—
хоть горсточку бы
русского снежку
с московских улиц
вьюга принесла.
ГОРНЫЙ ФЕВРАЛЬ
Ах! Какие здесь луны
стоят в вечерах
и в ночах
в конце февраля,
когда на склонах снега,
когда воздух, как раздавленный
плод,
по рукам,
по щекам по ресницам течет
ароматом весны,
прилипая к устам.
Ах!
какие
голубые
огни
от луны
освещают холм
и котловину, грязную днем;
при луне она — голубой цветок
с лепестками зубчатых гор.
В сердцевине цветка — дома,
золотые тычинки
огней-фонарей,
и над всем тишина, небеса,
голубые снега на горах.
ВЕСНА В ТАШКЕНТЕ
Вся неделя моя —
одержимое беспокойство.
Шебаршат на душе сверчки
и смычками цепляют
нервы мои.
И от их
сучковатой игры
нет покоя в моей груди,
и хожу,
и хожу,
и хожу
по Ташкенту
в деревьях я…
АННЕ АХМАТОВОЙ
А я встала нынче
на рассвете…
Глянула —
а дом попался в сети
из зеленых черенков и ночек
и из тонких,
словно типа, веток.
Обошла я все дома в квартале —
город весь
в тенетах трепетал.
Спрашивала я прохожих —
где же пряхи,
что сплетали сети?
На меня глядели с удивленьем
и в ответ таращили глаза.
Вы скворцов
доверчивей все, люди!
Думаете, это листья?
Просто яблони
и просто груши?..
Вот проходит мимо
женщина
под рябью…
Голова седая,
а лицо как стебель,
а глаза как серый
тучегонный ветер…
— Здравствуйте, поэт, —
сказала я учтиво.
Жаловалась Анна:
— А я встала рано
и в окно увидела цветы…
А в моем стакане
розы с прошлых весен —
все не сохли розы.
Из друзей никто мне нынче
не принес весны.
Я сейчас с мальчишкой
здесь, на тротуаре,
из-за ветки вишни
чуть не подралась.
Все равно всю ветку
оборвет мальчишка…
И проходит дальше.
Голова седая,
а лицо как стебель,
а глаза как серый
тучегонный ветер.
И ложатся под ноги ей тени
облачками…
Львами…
С гривами цветов…
ДЕТСКАЯ КОМНАТА
1
Радио тонко поет на углу —
тропинкой скрипка
по мыслям тянется.
Сидит за столом сержант,
еще мальчишеская хрупкость
не отлетела с легких плеч.
Полусклоненное лицо
раздумьем мягким и обширным
от губ до лба освещено,
и, как осколки от луча,
алеют канты на плечах,
А у стола
в теткиной душегрее
с рукавами до половиц
голова,
как в платке кулич,
и видать из платка
лоб да глаза,
да улыбка еще видна.
А скрипка живет
у самого неба —
недосягаемо высоко,
и тянется сердце
за тоненьким звуком,
но не может, безглазое,
двери найти.
Или от тихости комнаты славной…
или от милых звучаний
у парнишки от пальцев
по узкой спине
голубые бегут ручьи, —
разливаются синью в глазах,
и в прозрачных висках
родники выбираются вверх.
И даже сама душегрея теткина,
преобразясь на тоненьких руках,
как в чистейший праздник,
из звуков высоких
крыльями вычертила рукава.
У сержанта раздумье ушло с лица
и решение, сузив зрачки,
замкнулось в тонких губах,
как в грань листа…
Он безнадзорных список взял,
взял красный карандаш,
и равнодушие людей
и жесткость голую ночей
перечеркнул косым крестом,
и красным надпись написал:
«Направить в школу —
Гнесиных».