Выбрать главу
В доме бабушки моей печка русская — медведицей, с ярко-красной душой — помогает людям жить: хлебы печь, да щи варить, да за печкой и на печке сказки милые таить.

CКАЗКА О КОТЕ И ЕЖЕ

И жил на свете  дымный кот.  Он мог бы быть красив и толст.  Но гребни крыш  и взлеты труб под звезды сочные влекут, — и ожиревшему уюту  кот предпочел  ночную мглу.  Гулял по острию карнизов,  вздымая гордо  пышный хвост.  Пушистый встретив силуэт,  бросал воинственный привет.  Потом садился на трубу  и молча созерцал луну.  А рядом с печкой — на полу — был пойман в ящик  серый еж…  И ящик он копал вначале,  как почву прошлогодних хвой.  Не пахли доски корневищем сосен  и влажность не сочил  фанерный дерн.  Ведь землю еж,  в которой рос,  всю по крупинке перебрал,  всю по травинке перемял,  он лист к листу перелистал  и полон был своих забот,  своих тревог,  своих работ.  И, чуя под когтями сухость,  еж и земле затосковал.
Стояла осень на дворе,  и не было луны.  Тоскливо кот  под креслами сидел.  Мурлыкать он уже не мог — все тот же ритм и тот же слог.  И был печально одинок  в дождливый вечер  серый кот. 
А кто-то в ящике шуршал,  а кто-то в ящике вздыхал,  потом тихонечко сопел,  и звук нечаянный смолкал,  и пахло в ящике жильем.
И вот в коте  очнулся кот  лесных взъерошенных времен.  Обнюхал ящик он кругом  и лапу в ящик протянул…  ………………………………………..  Но ощущения кота  и отношение ежа  не в силах здесь я перевесть  на человеческую речь.  А после встречи  день за днем,  из странствий ночи возвратясь,  взбирался кот  на дружеский настил  и тут лежал  или дремал.  А кто-то в ящике шуршал,  а кто-то в ящике вздыхал,  потом тихонечко сопел,  и звук нечаянный смолкал.  И понимал, наверно, кот,—  что на земле не одинок. 

ОГНИ

Горностаевый вечер — он накинул на серые плечи снежную шкуру с хвостами снежинок… Все как в детстве, но я уже не буду от стен отцарапывать льдинок и, калачиком ноги, сидеть на окне, нос расплюснув в стекло. За спиной в темноте тени виснут в углах, и, как Баба-Яга, надо мною топорщится страх. Из сугробов ползет тишина, заползает в трубу , и из печки глядит в темноту на меня слепая ее башка.
Ровно в девять с шахт гудели гудки, из-за белых готических елей появлялися черные тени, и в сугробах играли вдогонки золотые от ламп огоньки. Да, огни… Вот уже мне двадцать три! И девчонка, и мысли ее убежали назад… А огни, как и прежде, каждый вечер горят и горят…

РАЗГОВОР СО СТОЛОМ

Мой стол мой нежный, деревянный друг, все ты молчишь, из года в год стоишь в таинственном углу. О чем молчишь? Чьих рук тепло ты бережешь? Раскрой дарохраненье лет!
Молчание плывет в ответ. Лишь черт резной на выгнутой ноге стола скрипит: — Ах, сердце человечье так беспечно. Вещь не доверит таинства ему. Предмета суть есть совершенство мозга. А сердце — сердце что ж — цветок, само взойдет, само цветет, само завянет и уйдет. А вещь без старости жива и без младенчества ясна. И не расспрашивай стола, коль ты поэт… Белые розы увяли в стаканах, лунные блики лежат на столе. И я, рукою касаясь резьбы, говорю: мой стол, мой мудрый друг, прости, пожалуйста, меня!

В МОСКОВСКИЕ СУМЕРКИ

Дымились сумерки в карнизах, и незасвеченные луны, чуть голубея, колебались на электрических столбах. Теплом асфальт отягощенный подошвы ног подогревал, а по бокам дома стояли — сплошным хребтом без окон и дверей, — еще огней не зажигали.