Оттого, что она сейчас думала о нем отдельно от себя, он становился ей еще дороже. И что-то беспомощное в нем требовало ее участия, а он все относился к ней, как к ребенку, и это было несправедливо. Ну что ж, это можно стерпеть… Не обязательно было словами доказывать свою любовь. Слова — воздух, о них не обопрешься. А ей хотелось протянуть ему руку для опоры. А то, что он все еще считает ее ребенком, только говорило о его любви… Пусть! Значит, он не замечает, что она постарела на двенадцать лет.
Раньше он частенько ругал ее за вспыльчивость. По молодости… Это была не вспыльчивость, а пылкость… «Тише, Уголек, — усмирял он ее, — спокойней. Девчонка, девчонка…»
Она смотрела в окно. Ей было видно, как скакали воробьи в пустой чаше фонтана среди молодых и уже кривеньких акаций. Фонтан очнется к вечеру, сейчас бесполезно раскидывать жалкие брызги на жаре. Они высохнут на лету, как ничтожные капли на жаждущих губах, без пользы. Чтобы утолить жажду, нужно много воды. И много решимости, чтобы предотвратить беду. Пришла твоя пора, Ягана.
Надо что-то сделать, сейчас, немедленно…
От подъезда отошла потрепанная надировская «Волга» и, вильнув хвостом пыли, скрылась за акациями.
— Дайте мне ключи от машины, Бардаш.
Он поднял на нее свои большие, вопросительно глядящие глаза.
— Зачем?
— Я поеду к Надирову. Мы уточним отметку…
— Это можно сделать завтра утром.
— Завтра утром я начну работу, Бардаш.
— Тише, Уголек, — сказал он.
— Вы боитесь? — спросила она.
— Еще как! Обкомовский инструктор!
— Нет, я не о том… Я серьезно… Не шутите, пожалуйста.
— Но ведь я прав. Нельзя и ручей переходить наобум! Утонешь!
— Легко быть правым, когда ничем не рискуешь.
Он замял в пепельнице сигарету, потом положил ключи на край стола. И тут же прикрыл их ладонью.
— А кино?
Но то, что она сказала, против ее воли было сказано слишком серьезно. Шуткой этого не исправишь. Итак, она тоже считает, что он боится риска.
Она взяла ключи.
— Ягана!
Она пошла, но он загородил ей дорогу.
— В конце концов это мужское дело.
— Ну, так не будьте женщиной! — сказала она, понимая, что сейчас его надо задеть, обидеть, чтобы он никогда не позволил себе и тени страха в том деле, за которое брался, а дело требовало не только ума, размышлений, сомнений, знаний, оно требовало еще и надировской отваги. Всего этого она ему не сказала. Все равно он ее переспорит.
— Я понимаю… — сказал Бардаш шутя. — Вам давно нравится Надиров.
В обкоме было пусто, тихо, и стук ее каблуков донесся с лестницы. Удивленное лицо Хазратова смотрело на Бардаша из-за приоткрывшейся двери, как луна из-за облака. Увидев Бардаша одного, он понял, что они поругались.
— Ну, так у меня? В шесть, а?
Бардаш ему не ответил.
— Ягана! — крикнул он и толчком раскрыл окно.
Но она не услышала его из-за шума заведенного мотора. И он побежал за ней, прыгая через ступени:
— Ягана!
5
Возле его дома, на скамеечке, сидели три человека, разодетые, как на свадьбу. Они не были похожи на бухарцев. Бухарцы не носят среди бела дня ни темных пиджаков, ни вышитых сорочек. И чубов таких русых у них не бывает.
Отпустив такси, Бардаш присмотрелся к ним внимательней и развел руками:
— Бог мой! Ваня! Анисимов!
— Здравствуй, — сказал самый маленький из трех и пошел ему навстречу.
Они обнялись.
— Подожди, я что-то никак не соображу, — говорил Бардаш. — Откуда ты? Какими судьбами?
— Вот приехал подлить вам скипидарчику…
— Газопроводчик? — обрадованно догадался Бардаш, тряхнув нежданного гостя. — Уже подлили!
— Знакомься… Сергей Курашевич…
— Из Белоруссии? — спросил Бардаш.
— Давненько я оттуда.
— У меня в саперной роте был Курашевич…
— Не, мой батя артиллерист.
— А это Коля Мигунов, рентгенолог… Врач по трубам… Мои люди…