— У нас дети! Вырастили бы вы сами пять-шесть человек!
— Уйди! — велел Азиз. — А если хочешь слушать — сядь здесь и слушай.
Она смутилась, вобрала голову в плечи, тихонько подтерла вокруг его рюмки и ушла неслышными шагами. Только пол проскрипел.
— Думаешь, я скажу им — и все сразу пойдет легко?
— Нет. Если б было легко, зачем бы тебя сюда прислали? — пожал плечами Бардаш. — Но чем труднее, тем ближе держись к людям. Не отказывайся от их помощи Сам говоришь — они умные…
Хазратов долго молчал, глаза его опять смотрели куда-то вдаль, он что-то вспоминал, и, казалось, забыл, что здесь Бардаш. Потом встал, достал какие-то листки из комода.
— Не думай, — сказал он. — Вот, я уже написал в райком о своих ошибках… Признаю, что отстал от жизни… Да, да! Если вода застоится, она портится! Она должна течь! Течь!
Он говорил так, как будто Бардаш не понимал этого, а он его учил. Он кричал и все тыкал листки в руки Бардаша, но Бардаш не взял их, не стал смотреть.
— Смешные мы люди, — сказал он, закуривая. — Виноваты бываем перед людьми, а винимся перед начальством… Может быть, это и заметней, но не так слышно. А?
Хазратов стал медленно сворачивать свои бумажки.
— Ладно, — сказал он. — Я скажу все колхозникам. Сам. А они мне поверят, как ты говоришь?
Глаза Бардаша одобрительно смягчились и потеплели.
— Верить, не верить — жизнь покажет…
Он был прав.
Этот роман кончается, читатель, но ведь жизнь продолжается.
Газ уже стучался в Каршинские ворота Бухары. Известно, что люди, строившие Бухару, не думали об автомобилях. Тем более не думали они о трубах газопровода. Газ подстегивал мысли о реконструкции старого города, где улицы вились, как тропинки, и напоминали безводные арыки под высохшими деревьями…
Ягана, которой не сиделось дома, ходила смотреть, как над лабиринтом обреченного жилфонда прошлых веков строили висячий газопровод. Трубы пробегали над крышами, над перекрестками. Газ, как говорил Бардаш, никого не обходил своей заботой, но эти каркасы летучих труб словно отчеркивали и запаковывали ненужную старину для отправки в багаж памяти. История с ней прощалась… Еще недолго…
Как-то, глядя на работу сварщиков, Ягана почувствовала, что у нее закружилась голова. А очнулась она в больнице. Раскрыла глаза, наполненные слезами, и спросила слабым голосом:
— А ребенок? Ребенок?..
И доктор — двоящееся, розовое, улыбающееся лицо среди белого сиянья одежд — сказал:
— Сын.
В это время Дадашев, как и все отцы, уже стоял у дверей родильного дома, растерянно повторяя: «Три килограмма и двести граммов…» А когда его спросили, что передать жене, он робко, как виноватый, протянул букет цветов. Это были тюльпаны, привезенные из пустыни…
Как немеркнущий тюльпан, на площади Светоч Востока пылал вечный факел газа, добытого из-под песков. А на песках коротким цветением дрожала быстрая весна…
Тут она начинается рано. Уже в феврале пробивается травка. И вдруг, на рассвете, пустыня пунцовеет, словно ее всю устлали туркменскими коврами. Но стоит пробежать маленькому ветерку, и вы видите, что ковры живые. Это тюльпаны. Шесть-семь дней на восходе солнца перед вами рдеет фантастический багровый горизонт, и солнце катится по тюльпанам… Земля по краям траншей, идущих от новых вышек, становилась красной от головок срезанных тюльпанов. Парни привозили в Газабад охапки цветов и пели:
И Бардаш привез букетик в Бухару своей Ягане. А еще через месяц они возвращались в Газабад.
Бардаш уезжал на трассу большого газопровода и зашел попрощаться с Сарваровым.
— Жалко мне расставаться с вами, — сказал тот.
— Но ведь это не такая уж для вас неожиданность, — усмехнулся Бардаш.
— Да, конечно, я сам рекомендовал вас…
Они крепко пожали друг другу руки.
Асфальтированная дорога бежала в пустыню вдоль Зарафшана. Зарафшан и сам пока еще тянулся полосой, ровной, как асфальт… Где-то река расширялась, и на ней виднелись острова, как лепешки на подносе. Иногда вода блестела узкой лентой, иногда и вовсе тесьмой среди песков цвета золы, будто на них никогда не цвели тюльпаны. Но река упрямо пробивалась вперед, и вместе с ней пробивалась полоса жизни, стиснутая песками, зеленея садами, растекаясь хлопковыми полями, пестрея кустарниками…
Удивительная река — Зарафшан! Как легенда. С далеких гор она несет свою воду в пески, по капле раздавая ее людям и растениям, цветущим и плодоносящим для людей. Зарафшан не спешит, как Сыр-Дарья или Аму-Дарья, к Аралу. Его не ждут морские рыбы. Где-то незаметно река высыхает, отдав последнюю каплю последнему стеблю…