— А сам-то ты кто?
— Разберемся…
— Иван Андреевич — начальник колонны, — сказал «врач» Мигунов, долговязый парень с длинными руками, сильно вылезающими из рукавов парадного пиджака.
Парни разоделись в честь прибытия.
— Начальник колонны? — переспросил Бардаш. — Не разыгрывайте!
— Значит, уже подлили?
Анисимов знакомо улыбался быстрыми, восторженными глазами. В институте он всегда был заводилой — купаний, походов, танцев и первым получал от этого бездну удовольствия. И всегда всему удивлялся: смотри, как Жорка плавает, смотри, как Абрар танцует, смотри, как Зухра поет… И за всех радовался без зависти.
Ах, ташкентский политехнический! Сколько чудесных людей раскидал ты по свету. Хорошо, что они встречаются.
— Что же ты не зовешь домой?
— Как не зову? Идемте!
Курашевич — богатырь с плечами, на которых бревна носить, — застенчиво вынул из кармана бутылку, даже не вынул, а показал.
— Жена не заругает?
— Ее дома нет.
Дом лучился, как именинник, который ждал гостей и, наконец, дождался.
— Смотри, как Бардаш живет! Во, как живет! Видали?
— Садитесь, ребята.
— А где же Ягана?
— Там, — Бардаш неопределенно махнул рукой, — по делу…
— О, как живет! — гордился Анисимов за товарища.
— А ты-то где живешь? — спросил Бардаш.
— Иван Андреевич все в кочевьях, в кочевьях… Вел трубопровод на Кубани, в Ставрополье… А вот и в свою Азию вернулся и нас прихватил, — сказал Курашевич нараспев.
— Подумайте! Был Ваня Анисимов, стал Иван Андреевич… — Да ты что, правда, начальник колонны?
— Если здесь не снимут…
— Нет, Ваня, правда?
— Ты скажи, откуда я нитку начну?.. Говорят, у вас — куда ни ткни — зашипит… Просто море газа под песочком-то. А?
— Океан…
Бардаш назвал цифру предполагаемых запасов газа, и Анисимов опять воскликнул:
— Астрономия!
— Времени маловато для освоения, — сказал Бардаш. — Залегания сложные, на разных горизонтах, газ кочует, меняет давление, уходит, вдруг появляется там, где и не ждешь. Есть разломы… В общем, еще не разобрались…
— Ничего, — успокоил Анисимов, — пока мы ниточку до ташкентских Курантов доведем, годик с лишним отвалится… Глядишь, и вы обустроитесь.
— Обустраиваться-то надо с умом.
— А для чего же здесь такие парни, как ты? Для чего здесь наши парни, я спрашиваю! Бардаш! Вы смотрите, какой он кислый! Ну, за встречу, Бардаш!
— Стойте, подождите! — Бардаш кинулся на кухню и позвал с собой Колю Мигунова. Известно, что медики — способные кулинары. Если вам это не известно, то запомните… Медики, как правило, быстро соображают, что к чему. Может быть потому, что привыкли к рецептам? А ведь и тайны кулинарии именуются рецептами. Не даром же! Долговязый Коля хоть и был медиком по трубам, но все же… Он скинул пиджак, засучил рукава и пошел орудовать едва Бардаш вывалил перед ним весь набор утренних покупок Яганы.
Когда они расположили все это на тарелки, закуска вышла отменная.
— Жаль, Яганы нет! — подумал Анисимов. — Посмотрите еще, какая у моего друга жена!
— Выпьем, — солидно сказал Курашевич. — Чтоб не спотыкаться.
— За успех! — уточнил Анисимов.
Они чокнулись по-студенчески громко. И дружно принялись за еду.
— Я же говорил вам, что это хлебосольный дом! — шумел Анисимов. — А где же Ягана?
— Ешь, начальник колонны…
— Мы ее дождемся.
Курашевич открыл крышку пианино и неожиданно прошелся по блистающей клавиатуре грубыми пальцами.
— А ну-ка, ну-ка, Сережа, — подбодрил Анисимов, — изобрази что-нибудь своей мозолистой рукой.
— Давненько я уже не трогал… — сказал сдавленным голосом Курашевич. Он присел, покашлял, подержал руки на весу, потер их и заиграл…
Если бы у них была дочка, с мыслями о которой втайне Бардаш покупал и помогал ставить сюда это пианино, Ягана не посмела бы вот так уйти, уехать ни с того ни с сего… В самом деле, черт знает что! Где она сейчас пропадает? «Завтра я начну бурить!» Пожалуйста! Но почему надо уходить… И знайте, Ягана, что никаких прощений и поблажек вам не будет, если все это бурение кончится пшиком. Что вы улыбаетесь с фотографии своими темными глазами, в которых играют светляки?
Бардаш увлекся своими мыслями, а Курашевич играл…
— Чайковский! — восторженно прокричал Ваня Анисимов.
— Нет, — сказал, опустив руки, Курашевич, — это был Мендельсон. «Песня без слов»…
— Давай, Сережа, давай еще…
— Прокофьева, пожалуйста, — попросил Коля Мигунов и назвал вещь, которую хотелось ему послушать.