— Неужели? Какая жестокость!
— Противники уничтожались целыми родами…
Она была башней жизни и башней смерти. Бессмертный памятник…
— Действительно, аллах уберег ее! — пошутил кто-то из незнакомых.
— Не аллах, — возразил Бардаш. — Мастер, который заложил фундамент на глубину тринадцати метров, закончил работу и сбежал… на два года, чтобы дать затвердеть основе… Ведь его торопили…
— Начальство всегда торопит!
— А мастера знают свое дело.
— А ганч, по-нашему алебастр, что ли, замешивали на верблюжьем молоке…
— Дяденька! Расскажите еще что-нибудь! — попросил ушастый мальчишка, когда Бардаш замолчал.
— А больше я ничего не знаю! — улыбнулся Бардаш.
Ягана, конечно, уже дома. Может быть, сидит и плачет. А он даже не постарался оставить записки. Вот чучело!
У тяжелой и мрачноватой стены напротив с такими же тяжелыми и темными деревянными воротами висел зеленый флаг. Коля Мигунов пошел туда, прочитал табличку у ворот и крикнул, удивленный:
— Братцы! Тут духовное училище мусульман… Семинария!
— Действует? — спросил Курашевич.
— Как видите…
— И, значит, молодежь завлекается?
— Бывает.
— Чудеса!
Ворота приоткрылись и выпустили в узкую щель старика, белого с ног до головы, даже борода у него была такая же белая, как чалма и халат. Ну, снежный дед с умными проворными глазами. Щупленький, юркий, он, как все старички небольшой комплекции, быстро зашагал по площади, не зашагал, а молодцевато, вприпрыжечку, покатился, ни на кого не обращая внимания. Возле Бардаша он вдруг приостановился, приложил руку к сердцу, отвесил легкий поклон.
— Здравствуйте, Халим-ишан, — ответил Бардаш.
— Знакомый? — еще более удивленно спросил Коля Мигунов.
— Я же говорил, у него вся Бухара — знакомые! — засмеялся Анисимов.
— Это Халим-ишан… Профессор медресе…
— Дела-а! — пропел Курашевич вслед старичку.
— Слушай, Бардаш, покажи нам еще Арк, ту самую крепость, где жил эмир. У него там и гарем был и тюрьма. Я в Бухаре первый раз, но читал, у Айни, кажется, а? Во как жили! Все рядышком. Вверху — музыка, внизу — пытки…
— Дворцы всегда стояли над тюрьмами…
С высоты крепостного холма город открывался во все концы, очень пестрый, глинистый, каменный, голый и зеленый.
— А это что за минарет? — спросил Анисимов, показывая на дымящуюся трубу.
— Это электроцентраль… Вот подведем газ, и она перестанет дымить…
Впереди, перед легкими колоннами мечети Боло, в которую ходила только знать, громоздился каменный бак водонапорной вышки.
— Вполне грубо и зримо, — заметил Коля.
— И уродливо, — прибавил Курашевич.
— Некогда было думать об эстетике… — сказал в защиту родного города Бардаш. — Вода… Когда хочешь пить, из лужи напьешься… А Бухара не просто хотела пить… Она умирала от жажды.
Это был памятник практичности, наступившей на вдохновение и поэзию веков.
Незаметно подобрался вечер, и на углах улиц зашуршали, зашелестели фонтаны… Приподнятые на каменных подставках до высоты человеческого плеча, они разбрызгивали свои маленькие освежающие дожди. Газопроводчики намочили платки и вытерли лица.
— Раньше воду добывали легко… — сказал Бардаш. — Вызывали святого, он стукал посохом по земле, как Иов, и навстречу вырывался родник… А теперь святых нет, и приходится ставить водонапорные башни… А в пустыню поведут для газовиков водопровод из Аму-Дарьи…
— Нас уже не будет! — засмеялся Курашевич, проводя мокрым платком по лбу. — Всегда хорошо после нас…
У Ляби-хауза пахло акацией и еще чем-то зеленым. Слетевшие с деревьев соцветия лежали вокруг стволов тенями. По улице добрым драконом ползла поливальная машина, расправляя белые усы и окатывая водой цветы, скамейки, ноги прохожих… Никто не возражал… Все, кажется, даже были рады. Дети, глазастые, как лягушата, бежали за ней, чтобы искупаться в струе… Вода студила землю.
Ради воскресенья по чайхане бродил директор в белых штанах такой ширины, что нельзя было сомневаться в достоинствах его натуры. Наверно, она была не менее широкой.
— О, Бардаш Дадашевич! Дорогие гости! Проходите, садитесь, пожалуйста… — Глаза его забегали, отыскивая свободное место.