Надиров похлопал Шахаба Мансурова по массивному плечу.
— Пойдешь вглубь первым.
— Крюк! — крикнул Шахаб, поглядывая на верхового. — Эй, Куддус!
И погрозил ему пальцем.
Считая, что начальство заговорилось, Куддус повесил на борт мостика свою проволочную зацепку и подтягивал трубы голыми руками.
— Саданет разок и вышибит зубы!
— Золотые вставлю! — крикнул Куддус. — У меня деньги есть! — засмеялся, но, после того как мастер потряс в воздухе увесистым кулаком, снова взял крючок.
«Ушли бы уж скорее, что ли! Этот толстяк-то забрался на вышку и не боится, не слезает. Голова седая, как в чалме, а не кружится. Чудак какой-то… Хлопнет его сейчас солнечный удар, и до свиданья».
Так думал Куддус, а Надиров думал иначе. Можно бы поговорить и в вагончике, колеса которого наполовину утонули в песке, вон он, серебристый вагончик буровиков, стоит возле вышки, и там тенисто, и нет вокруг горячего железа, как будто в другой стране, но здесь, наверху, наедине с мастером, Надиров хотел заразить его тем неуемным чувством всепоглощающего азарта, уверенности, силы, которое всегда овладевало им на высоте. Все земное казалось подвластным…
А в буровой мастер махал мальчишке кулачищем.
— Я вас слушаю, товарищ Надиров, — опомнился он.
— Все!
Они стали спускаться. Узкая, теснее карабельного трапа лестница круто сбегала к песчаной желтизне. Буровой мастер тяжело грохал над головой, приговаривая:
— Сита быстро изнашиваются, Бобир Надирович. Сами пробиваем жестянки, делаем взамен. Что за дефицит! Цемента не хватает, хоть караул кричи. А в глубокой скважине на все можно напороться. Но самое главное — трубы, трубы. Наше дело, как говорится, без трубы — труба!
— Это не рай, — подтвердил Надиров. — Я с тобой согласен.
Они остановились где-то на промежуточной высоте. Буровая привычно полязгивала и скрипела. Вышка — она всегда живая, если идет работа…
— Начнешь борьбу за звание бригады коммунистического труда! — крикнул Надиров.
— Хм!
— Что?
— С ребятами поговорить бы…
— А ты думаешь, кто-нибудь будет против?
— Нет… Но… Хорошо, если бы они сами зажглись…
— Сама и спичка не зажигается.
— Я не о том…
— Напиши плакат. Я материю привез.
Солнце еще не поднялось в зенит, и тень не пряталась под вагончик, а лежала сбоку от него, хотя подбиралась все ближе. Там, в тени, на собственном чемоданчике, кинутом в песок, сидел высоколобый парень с блестящей черной шевелюрой и курил, скучая. Он поднял ждущие тоскливые глаза на Надирова — вставать ему не хотелось.
— Да! — вспомнил о нем Надиров. — Вот тебе еще один герой. Между прочим… Между нами… — Он помедлил, не зная, стоит ли говорить это. — Племянник Хазратова, — добавил он тише, — ну, того, из обкома партии… Смотри… Дядя просил приобщить его к жизни. Я обещал.
Шахаб покосился на новенького и пожал плечами:
— Майли…
Это почти «ладно», но все же меньше, чем «ладно», капельку добродушней и капельку безразличней.
— Ягана Ярашевна! — крикнул в окошко вагона Надиров. — Я поехал.
Он твердо знал, что если начальство задержится на вышке больше положенного, то дело утонет в мелочах. А сейчас оно только и получало долгожданный размах.
2
Напрасно подумали начальники, что новичок скучал.
Все было интересно — и то, какое высокое сооружение буровая, недаром называется вышка, и то, что за ней стояли дизели, большие, как паровозы, и как у железнодорожной станции громоздились рядом баки с водой; он хотел напиться там, но долговязый казах в лисьей шапке крикнул: «Техническая!», а питьевая оказалась в бетонном с крышкой цилиндре, который, наверное, перевозили вместе с собой и зарывали в песок, и этот вагончик… Из него все время раздавались негромкие голоса Яганы Дадашевой и русского, тоже ехавшего с ними ночью из Бухары.
Все было интересно новенькому… Ночью русский благодушно спал в машине, а он слушал рассказы Надирова, И на душе его становилось тревожно и сладко, и даже казалось, что Надиров рассказывает с таким упоением о песках, о Чапаеве, о своем отце, об эмире, которого он видел живым, только для него, потому что и Дадашева плохо слушала, думала о чем-то своем.
Возле вагончика стояло два «газика», один присоединился к ним в Газабаде. Теперь он увез Надирова, а другой остался. Новенький хотел было попроситься на шоферскую работу, за руль, потому что он умел это, но Надиров уже уехал… Сидеть было неудобно, он бросил в песок окурок и поднялся.
— А ружья опять не привез! — сказал Шахаб, посмотрев туда, где пылил «газик».