И задумал он опять пуститься в дорожные странствия с сумой, бежал из Кабула. Но куда было бежать от своих мыслей?
Ночами, под сводами кишлачных мечетей, дававших приют бродягам, он не спал, он лежал с открытыми глазами и думал. Он был виноват перед Советской властью, но какой грех совершил он перед аллахом? Мир был велик, в нем умещались и богатые и бедные, счастливые и несчастные, почему же для одних он просторен, как небо, а для других тесен, как петля на шее? Не потому ли, что одни обманывали других, как его обманули на границе? Небо далеко, а земля жестка… И Сурханбай ожесточился. В его маленьком, как грецкий орех, желчном пузыре желчи накопилось на весь мир. Он стал плохо думать об аллахе, хотя и считал, что все происходит по воле божьей… Но, может быть, потому он и корил исподтишка аллаха? Он страдал. Как он страдал! За что?
И стали ему сниться полосатые столбы. Он вспоминал детей и знакомых. Подадут ли ему хоть каплю воды перед смертью здесь, на чужбине? Часто он валялся больным, но никто не спрашивал его, что у него болит. Здешние знахари, табибы, не склонялись над человеком, если он не приводил им барана. Снилась ему Бухара, за которую сейчас он отдал бы все! Но кто простит его? Нет пути домой… Заблудившийся человек!
Во дворах мечетей стелили драные циновки для нищих. Иногда ставили чашки с постной похлебкой из пшеничной сечки. А нет похлебки — так лижи циновку.
Сурханбай привык к тому, что просыпался среди голых людей. Это были трупы, безымянные, с подвязанными челюстями. Кто-то уже, как мог, позаботился о них, таких же странниках, как он… Кафангодо — люди без средств на похоронный саван… Служка мечети закрывал их лица тряпками и ставил в головах чашку. И трупы лежали, пока в чашке не набиралось столько, чтобы можно было обмыть тело, купить кафан, обернуть и похоронить по-мусульмански. Одним кидали больше, другим — меньше, ведь никто не заглядывал в чашки, и мертвые делились между собой. Мертвые поступали щедрее живых. Теперь у них была одна судьба.
Тянулись годы — Сурханбай не считал их. Зачем? Он только прикидывал в уме, что если Зейнал женился, то у него уже выросли дети, не зная, что Зейнал давно погиб из-за отцовских овец, а у детей Джаннатхон, наверно, уже есть свои дети, так что он — прадед… Однажды, размышляя так, он сидел в пыли, возле чайханы, допивая с разрешения чайханщика чей-то чай. Его окликнули:
— Эй, покорми наших ослов!
Он увидел ослов, привязанных к столбу, и накидал им люцерны. А потом еще и почистил их… А потом просто стоял и гладил их шерсть и длинные уши… Усердие всегда заметно. Эти люди шли в Мекку, и они взяли Сурханбая погонщиком каравана.
Перевернулась еще одна страница судьбы, предначертанной ему на земле. Но не последняя.
В Мекку, как известно, идут пешком, иначе что же это за святое паломничество? На ослах везут только поклажу. Горы, степи, мертвые, желтые, как повсюду, пустыни остались за спиной, и они достигли священного города. Чье даже измученное мусульманское сердце не возрадуется такому? Кто побывал в Мекке, кто пришел сюда на окровавленных ногах, совершив подвиг преодоления пути, тому уготовано место в раю.
Земля была создана в Мекке.
А сама Мекка возникла из охапки морской пены. Не потому ли она такая белая? Белые стены, белые купола мечетей…
Адам появился там, где самый высокий купол, — так слышал Сурханбай, — и вот он видит все это.
Вот на этом камне Адам встретился с Евой.
В Мекке Байтула — пуп Земли и Арафат — сад мира!
Ах, если бы он мог рассказать об этом в Бахмале! Нет, видно, все было не зря… Неисповедимы пути господни, но в конце концов проясняются.
Пока его хозяева посещали святые места, Сурханбай ухаживал за ослами и готовил или приносил пищу. В Мекке ежедневно кипели большие котлы: паломники побогаче из дальних стран покупали и дарили баранов паломникам победнее. Первые считали, что за это им отпустятся все грехи и можно будет снова грешить, когда вернешься домой, а вторые ели до отвала, убеждаясь в том, что Мекка и впрямь самый счастливый город. На каждом углу сидели нищие и восхваляли Мекку песнопением, в каждом доме жили чудотворцы, принимавшие дары. Сурханбай слушал, как поют шейхи, запоминал — ему тоже хотелось когда-нибудь где-нибудь прославить Мекку.
Хозяева закончили паломничество, получили звания святых — ходжи — и, наполнив свои сумки священными финиками, а баклаги святой водой зем-зем, улетели домой на самолете. Грешники должны были тащиться пешком, а святые уже могли летать. За комнату больше никто не платил, и Сурханбай снова очутился на улице. Ну что ж… Он решил славить Мекку и сел на одном углу, чтобы петь песни. Не тут-то было! Как куры клюют чужую курицу, другие песенники налетели на него. У каждого был свой угол.